Беверли Кендалл - Ловушка

Мне не за что чувствовать вину, но это не мешает моему лицу воспламениться.

— Трент зашёл поздороваться. — В моём голосе не было бы вины больше, даже если бы меня поймали за стягиванием одежды.

Кого я обманываю? Подлинная причина моей вины известна. И она не имеет никакого отношения к Тренту.

— Кингсли, — говорит Трент, приветствуя Митча наклоном подбородка.

Митч с Трентом никогда не были лучшими друзьями, но всегда находили общий язык. Сейчас же импульсы, исходящие от моего парня, низвергают их до, как минимум, злейших врагов. Соперников.

Митч, полностью игнорируя Трента, повторяет:

— Нам нужно поговорить. Может, твой парень вернётся, когда я уйду? — произносит он, и каждое его слово сочится сарказмом.

У меня отвисает челюсть.

Нет. Он. Этого. Не. Сделал.

Призрачная улыбка приподнимает уголки рта Трента в улыбке, но его глаза сужены и арктически холодны.

— Так всё и будет? Ну, верь всему, что делает тебя счастливым. — Переключив внимание на меня, Трент спрашивает: — Хочешь, чтобы я остался?

Я энергично качаю головой.

— Нет, иди. Всё будет хорошо.

Челюсть Митча дёргается, и я практически слышу скрежет его зубов.

— Я не против, если мы обсудим это перед ним. Думаю, он уже слышал хорошие новости.

Понятно, куда всё грозит зайти, и я этого не хочу.

— Спасибо, что пришёл, Трент, — я не говорю, что позвоню ему позже, страшась начала Третьей Мировой.

Трент выдерживает взгляд Митча, пока воздух пульсирует от взрывного напряжения.

— Как-нибудь навредишь ей, и я…

— Пошёл ты! — рычит Митч, делая отчётливый шаг в сторону Трента. Я резко вклиниваюсь между ними, упираясь руками в грудь своего парня.

— Трент, просто иди, — прошу я настойчивым, паникующим голосом. Трент на четыре года старше Митча, и на дюйм выше. Я не знаю, кто из них двоих выйдет победителем, и знать не хочу.

— Я ухожу. Позвони, если понадоблюсь.

Митч склоняет голову к плечу, суженными глазами наблюдая за тем, как уходит Трент.

Когда дверь со щелчком закрывается, его внимание возвращается ко мне, а взгляд падает к руке, всё ещё покоящейся на его груди. Он отступает, как будто не в силах выносить моего прикосновения, и впивается в меня своим ледяным взглядом.

— Ребёнок вообще мой?

Я задыхаюсь, словесный удар приносит физическую боль в груди. Голова кружится, и на секунду мне кажется, что меня вырвет или я потеряю сознание.

— Как ты можешь спрашивать о таком? — сдавленно спрашиваю я, когда чуть отхожу от шока. От оскорбления.

— Ты обманщица , Пейдж. Откуда мне знать, чёрт возьми, что ты не солгала мне в чём-то ещё? Я знаю только, что он здесь, когда меня нет — что даёт ему дьявольски хороший старт. Вся эта дружба семьями может быть удобным прикрытием.

Вслед за болью, на поверхность эмоций выбирается пузырящийся гнев.

— Ты же знаешь, что между нами ни черта нет.

— Нет. Нет, не знаю. Знаю только то, что ты говоришь мне. И мы оба помним, чего стоят твои слова.

Я даже не понимаю, что сказать. Сейчас он не тот, с кем я могла бы спокойно поговорить. Неважно, какие слова я произнесу, что сделаю, он найдёт способ повернуть всё против меня же самой.

— Ты об этом пришёл поговорить? Об отношениях между мной и Трентом, которые существуют только в твоей голове? — интересуюсь я слишком спокойным, уравновешенным голосом. Я ограждаюсь, закрываюсь от него. Сама чувствую.

По какой-то причине, мой вопрос словно выводит его из себя даже больше. Его губы сжимаются, когда он стискивает челюсть. Ноздри раздуваюсь, когда он глубоко втягивает воздух.

— Я хочу тест на отцовство.

Не знаю, как я осталась стоять. Его требование выбивает меня из колеи.

— Ты серьёзно? — спрашиваю тихо, с таким недоверием и горем, что не узнаю собственный голос.

Какие-то неопределённые эмоции мелькают на его лице, пока их вновь не скрывает холодная маска.

— Знаешь, хорошая работа. Ты нарочно залетела, перевернула мою жизнь с ног на голову, ещё и оскорбляешься на мою просьбу сделать тест на отцовство, когда всё выглядит так, будто ты развлекалась с другом семьи ?

Никогда не видела Митча таким. Никогда. Как никогда и не думала, что на меня будет обращена такая ярость. Но я точно знаю, что он делает. Что пытается сделать.

Я выпрямилась, складывая руки на груди.

— Ты знаешь, что это твой ребёнок. Знаешь. — Мне плохо, и я устала играть роль его боксёрской груши.

— Я нихрена не знаю. Как и, очевидно, никогда не знал тебя. Настоящую тебя. — По тону его голоса ясно слышится, что он думает о «настоящей мне».

Жизненно важная часть внутри меня медленно умирает.

— Почему ты просто это не скажешь, Митч, вместо того, чтобы притворяться, будто дело в Тренте или ком-то ещё? Ты не хочешь этого ребёнка и теперь, когда я беременна, ты не хочешь меня.

— Я когда-то делал вид, будто хочу стать отцом в девятнадцать лет? Ты видела, чтобы я прыгал от радости, когда ты сказала мне? Давай на секунду перестанем притворяться, будто ты не знала, что я не буду от этого в восторге. И раз уж мы начали, прекрати делать вид, будто не распланировала всё до последней грёбаной детали. Ты этого хотела. Ты хотела привязать меня к себе до конца моей Богом забытой жизни. Что ж, надеюсь, ты счастлива.

Я перевариваю. Перевариваю каждое слово, брошенное мне. Когда я моргаю, — в миллисекунду до того, как поле моего обзора заполняется им, — выражение его лица, презрение и отвращение, написанные на нём, выжигаются на внутренней стороне моих век. Вот, что я буду видеть, каждый раз закрывая глаза.

— Убирайся, — говорю я тихо, резко опуская руки по бокам и стискивая их в кулаки.

Его брови сходятся на переносице, и он смотрит на меня, как будто у меня поехала крыша.

Я повторяю снова. Нет, кричу:

— Убирайся!

Удивление заглушает его на несколько мгновений, и он погружается в тишину.

— Не желаешь ребёнка — отлично. Ты мне не нужен. Я прекрасно справлюсь без тебя. Тест на отцовство не понадобится, я ни о чём не попрошу. Не хочу ни копейки твоих денег. Не хочешь этого ребёнка? Хорошо, потому что я не хочу тебя.

Я прохожу мимо него на трясущихся ногах — по крайней мере, такими они кажутся. Распахиваю дверь и поворачиваюсь к нему. Мне всё равно на слёзы, струящиеся по лицу, или на горло, по которому будто прошлись наждачной бумагой.

— Ты не хочешь быть отцом — что ж, считай, это твой выход. А теперь убирайся.

Заставляю себя смотреть ему в глаза, когда говорю с ним. И в наступившей тишине, я молюсь, чтобы он что-нибудь сказал — например, что заберёт ужасные слова, сказанные мне.

Но Митч этого не делает. С потяжелевшим взглядом он что-то неслышно бормочет и проходит мимо меня. Вскоре моё дыхание переходит в мелкие судорожные вздохи, потом — в икоту. Я неспешно сползаю вниз, пока мои ягодицы не ударяются об пол. К тому времени я неудержимо рыдаю, а моё сердце разбито до необратимого состояния.