Анна Берсенева - Ядовитые цветы

Утром она одевалась особенно тщательно. Низко, так, что волосы волнами легли на щеки, заплела свою густую косу – предмет неустанной борьбы с мамой, которая сказала, что умрет от инфаркта, если Лиза надумает эту косу хоть немного укоротить. Надела итальянскую голубую блузку – Колин подарок к прошлому дню рождения: эта блузка была у нее выходной, самой нарядной, Лизе нравился и цвет ее, и тонкая, матово-прозрачная ткань. Она давно уже слегка подкрашивала глаза – не ресницы, которые и так были у нее густыми, темными, в отличие от светло-пепельных волос, – а только веки, оттеняя прозрачную зелень глаз. Губы она не красила: попробовала однажды перед зеркалом и тут же стерла – даже самая светлая помада делала ее лицо каким-то вульгарным; так ей, во всяком случае, показалось. У нее были изящные лакированные туфли на шпильках, и, хотя она чувствовала себя в них немного неуверенно, ей нравилось надевать их: очень уж по-взрослому, по-настоящему элегантно, выглядели в этих туфлях ее стройные ножки с тонкими щиколотками.

Институт был недалеко от дома, и Лизе не пришлось карабкаться на своих шпильках в автобус. Правда, от ходьбы ноги немного устали с непривычки, но и это не портило настроения. Август был теплым, светлым, робкие облака едва видны были в ясном небе. Золотые солнечные пятна трепетали на асфальте в кружевных просветах древесной тени, и Лизе хотелось перепрыгивать по этим солнечным зайчикам, только вот мешали высокие каблуки. Какие-то легкие мысли вертелись в ее голове, не печалили и не запоминались, и она понимала только, что жизнь так же светла, как этот августовский день, и так же непонятно, откуда льется этот свет, – отовсюду.

– Что ж это вы, Успенская, так поздно документы сдаете? – кисло скривилась женщина в приемной комиссии, пролистав ее бумаги. – Быстрее надо определяться, можно подумать, у вас большой выбор!

От этих слов Лизу снова охватило уныние. Ну хоть бы притворялись они для торжественности, хоть бы вид делали, что здесь интересно! Лицо у женщины, принимающей документы, было усталое и безразличное, бретельки цветастого сарафана впились в потные плечи. И вдруг, словно отвечая Лизиным мыслям, ее позвал кто-то из-за соседнего приемного столика:

– Девушка, девушка, а может, вы мне будете документы сдавать? У вас какая буква? У – вот и отлично, у меня как раз У, присаживайтесь ко мне, не стесняйтесь.

Оглянувшись, Лиза увидела молодого человека, приветливо махавшего ей рукой. Его нельзя было назвать красивым – по инстинктивной женской привычке Лиза всегда сразу оценивала мужскую внешность, – но было в его худом, угловатом лице что-то располагающее.

– На химико-технологический решили? Приветствую, у меня, значит, будете учиться, – сказал молодой человек, вписывая фамилию Лизы в регистрационный журнал.

– А может быть, я еще не поступлю? – улыбнулась она.

Молодой человек поднял глаза, ободряюще усмехнулся:

– Поступите, поступите, отчего же вам не поступить. У нас конкурс – меньше человека на место, конкуренция невелика. Разрешите представиться – Адамушкин Валентин Казимирович, преподаватель вашего будущего факультета. На картошку поедете?

Лиза растерялась от такой решенности своей судьбы. Шевельнулось в душе легкое разочарование – значит, даже волнения, связанные с поступлением, ее не ждут, все уже заранее ясно. Какой все-таки пресной, предсказуемой стала жизнь! Она вспомнила, как поступал Коля: мама ночей не спала, караулила каждый телефонный звонок, валидол пила… Но Лиза тут же одернула себя: тоже мне, романтики захотелось – Коля-то в Москве поступал, бредил химией, а она? Ну и не на что обижаться!

В это время будущий ее преподаватель с явным интересом смотрел на Лизу. Она встретила его взгляд, стараясь не отводить глаза. Пусть хотя бы смутится немного, чего это он ее так разглядывает! Но тот не смутился, и своих глаз тоже не отвел. Тогда и Лиза стала рассматривать его с напускной беззастенчивостью – сама не зная для чего, просто из озорства.

Валентин Казимирович был сутул, широк в кости и, наверное, высок ростом. Это было заметно даже сейчас, когда он сидел за столом. Лицо у него было какое-то унылое, несмотря на приветливое выражение. Может быть, это впечатление создавалось из-за его длинного, обвислого носа, которым он то и дело шмыгал. Наверное, он давно не стригся: темно-русые волосы нависали над ушами. Значит, холостяк. Лиза заметила, что со времен подорожания парикмахерских большинство неженатых мужчин стали ходить нестриженными или с какими-то странными прическами, наводящими на мысль, что они сами стригутся перед зеркалом.

«Ботинки у него точно не чищены», – подумала Лиза и едва не заглянула под стол, но вовремя смутилась.

– Ну вот, готовы ваши документы. Дома изучите повнимательнее, там все указано насчет экзаменов. – Валентин Казимирович вернул ей бумаги. – Так что ждем вас, Елизавета Дмитриевна, на экзаменах и на картошке. Я, кстати, там тоже буду.

Поблагодарив, Лиза вышла из душного помещения приемной комиссии. Ее интерес к Валентину Казимировичу испарился, едва она закрыла за собою двери.

Валентин Казимирович не обманул: экзамены Лиза сдала на пятерки. Однажды она даже заметила, что преподавательница поставила ей оценку, едва она произнесла две первых фразы… Найдя свою фамилию в списке поступивших, Лиза не испытала ничего, кроме разочарования – впрочем, ставшего для нее привычным.

После этого она медленно шла по тихой улице к дому. День был дождливый, мелкие капли шелестели по ее зонтику, дома глядели заплаканными окнами. Но дело было совсем не в погоде. Прежде Лиза удивлялась, если кто-нибудь говорил ей, что испытывает тоску во время дождя. Она всегда была сама по себе, природа не имела над нею власти, хотя, живя в маленьком городе у большой реки, Лиза была словно напитана природой: не вглядываясь, видела каждое изменение красок вечернего неба, чувствовала, как набухает сыростью ночной воздух над Двиной. Но внутренняя ее жизнь никому и ничему не была подвластна. И что-то разладилось вдруг в этой жизни…

Друзья любили Лизу за легкий характер, за вечно хорошее настроение. Наверное, то ожидание радости, которым сияли ее глаза, невольно передавалось каждому, кто с нею говорил. Даже тот, кто чувствовал, что эта милая и не очень понятная простому уму девушка сильно отличается от своих подруг, – даже тот человек непременно замечал ее веселый, счастливый нрав, и этого было достаточно, чтобы полюбить ее.

Лизе и самой казалось странным, что с недавних пор настроение ее стало таким переменчивым. Даже в отроческие годы, когда ее подружки «психовали», ссорились с родителями, плакали из-за ерунды, – даже тогда Лиза оставалась ровной всегда и со всеми. А теперь, когда ее ровесницы уже и замуж собирались, она тосковала без видимой причины…