Федерико Моччиа - Три метра над небом. Трижды ты

– Ах, да, извини меня, я тебя ни о чем не спросил. Как все прошло?

– Отлично. Размеры идеальные, развивается нормально… И я узнала даже пол.

– Да нет, не может быть. Ну наконец-то!

Джин берет лежащую рядом с ней, на диване, карточку и протягивает ее мне, но когда я пытаюсь ее взять, она отдергивает руку, и я остаюсь с носом.

– Нет, я тебе ее не дам. Ты должен был пойти со мной к врачу!

– Но я же об этом не забыл. Я действительно не мог. Ренци находился в Милане, и не было никого, кто бы мог решить эту проблему. Уверяю тебя, мне пришлось остаться поневоле.

– Ну да, он же продюсер…

– Дурочка.

Джин снова протягивает мне карточку, я опять пытаюсь ее взять, но Джин быстрее и, только опустив руку, снова оставляет меня ни с чем.

– Ты просто ужасная.

– Ужаснейшая и мстительнейшая. Тогда давай сыграем в игру. Я хочу посмотреть, угадаешь ли ты пол, как здесь написано. Если угадаешь, то выберешь имя сам. А если ошибешься, то выберу я. Готов?

– Ладно.

Джин мне улыбается. Она кладет карточку на спинку дивана, прямо передо мной. Я смотрю ей в глаза и пытаюсь понять.

Джин поднимает бровь.

– Я тебе не дам ни одного намека.

Внезапно, неизбежно, неожиданно мне вспоминается Баби. Как, интересно, она сообщила ту новость мужу? Пол ребенка она узнала во время первого визита к врачу? А когда узнала, сказала ему об этом сразу же? Она ждала его дома, послала ему сообщение, едва выйдя из кабинета гинеколога? Послала ему фотографию крошечного мальчика с голубым бантиком, в небесно-голубых младенческих пинетках, с символом мужского пола – кругом и стрелкой, указывающей вверх и направо – символом щита и римского бога Марса?

– Ну и о чем ты думаешь? Это или мальчик, или девочка, ошибиться невозможно. Я же совсем не прошу тебя угадать точный вес!

Я улыбаюсь, но сержусь. Стараюсь, чтобы она этого не заметила, но это беспокойство, которое возникает глубоко внутри. Этот ребенок, который живет с Баби и ее мужем, – он мой. И поэтому, для контраста, по-настоящему об этом не подумав, чтобы просто ответить и освободиться от этого беспокойства, я непроизвольно отвечаю:

– Девочка.

Джин так и остается с едва разгрызенным фенхелем во рту, но потом начинает его жевать снова.

– Молодец. Черт возьми, тебе всегда везет!

– Видишь ли, у меня было пятьдесят процентов шансов. У меня получилось. А теперь давай посмотрим… Ну вот: Джертруде! Джертруде мне очень нравится, это имя необычное, значительное. Гертруда была королевой, мамой Гамлета.

– Нет, ну а тебе кто это все говорит? Риккардо? Нет, это не в его духе. Может, Ренци? Лучше бы ты был невеждой! Неужели тебя устраивает, чтобы мою дочь звали Джертруде? Ты только послушай, как звучит…

– Прекрасно, оригинально, по-особенному. Я выиграл и, следовательно, имя выбираю я.

– Но это я сказала просто так! Да и к тому же Джертруде – это имя монахини из Монцы.

– Серьезно?

– Конечно! И этим тоже я лично обязана знаниям, полученным в школе. Ты-то, разумеется, совсем не хочешь, чтобы твоя дочь стала такой грешницей…

Мы продолжаем примерять женские имена: Джорджа, Элена, Эва, Джада, Франческа, Джиневра, как ее мать, или просто Джин, Анастасия, Ансельма, Изадора, Эппл, как дочь Криса Мартина и Гвинет Пэлтроу, или Лурдес Мария, как дочь Мадонны, или имя дочери Шер и Сонни Боно – Честити! Мы продолжаем шутить, но все это напоминает мне то время, когда мы с Баби влезли в тот дом у моря и нашли те халаты с двумя инициалами. Приняв душ, мы надели их на себя и стали придумывать самые замысловатые имена, намеренно утрируя. В конце концов Амарильдо и Сигфрида обнялись, чтобы смотреть на те звезды – такие счастливые от того, что ощущали себя в трех метрах над уровнем неба. У меня застревает комок в горле. Удастся ли мне когда-нибудь освободиться от нее, от всех мыслей, воспоминаний, от радости и боли – от всего, что за годы осталось во мне от нее и совершенно неотделимо от меня?

Баби выходит из спальни Массимо.

– Я послал тебе красные розы, а ты мне не ответила даже эсэмэской…

Лоренцо стоит посреди гостиной.

– Меня не было дома весь день, и я знала, что ты, скорее всего, вернулся. Мне нужно было проверить уроки у Массимо.

– Для этого у нас есть няня.

– Я хочу, чтобы мой сын рос со мной, чтобы он слышал мой голос. Ненавижу, когда дети в школе говорят с интонациями филиппинцев.

– Ты всегда была расисткой.

– Я самый терпимый и самый открытый человек на свете. Говоря о моем сыне и его воспитании, иногда ты меня удивляешь. Я-то думала, что ты меня знаешь: я не люблю нянек в доме. У нас в детстве их тоже не было.

– Но мы можем себе это позволить…

Баби смотрит на него неприязненно.

– И мои родители спокойно могли себе это позволить, но предпочли, чтобы было так.

Она подходит к розам, расставляет их в вазе чуть свободнее, берет лежащую рядом записку и ее читает: «Я люблю тебя, как тогда» – и складывает.

– Спасибо, они очень красивые.

– Знаешь, почему я их тебе подарил?

Баби молчит. Кладет на место несколько оставшихся на полу фигурок из игры Массимо.

Лоренцо смотрит на нее, пока она стоит спиной.

– Потому что сегодня наша памятная дата каждого месяца. Этого числа мы с тобой впервые поцеловались. Это было ночью, очень поздно, мы были на Яникуле. Мы вышли из машины, было холодно, и ты мне сказала: «Обними меня». И я это сделал. Я тебя обнял, и так мы с тобой немного постояли. Потом я тебя поцеловал, ты рассмеялась и сказала мне: «Ну и что это значит? Что у нас теперь роман?» И я тебе ответил: «Нет, это значит, что я хочу на тебе жениться». Лоренцо улыбается, достает пачку сигарет и зажигает одну из них.

– Ну как? Ты это помнишь?

– Превосходно. Как и ты помнишь, что в доме не курят.

Баби выходит на террасу, Лоренцо берет пепельницу и идет за ней. Ставит пепельницу на перила и встает рядом с ней. Они молчат, смотрят на машины на Номентанской дороге. Движение не сильное. Над самой далекой крышей развевается флаг какого-то посольства, а дальше виднеются великолепные своды мавзолея святой Констанции.

Лоренцо осматривается.

– Терраса получилась прекрасной. И освещение мне тоже очень нравится. Сядем здесь?

Он указывает Баби на диван около земляничных деревьев и приморской сосны, освещенной голубыми огнями.

Баби идет к дивану, пока Лоренцо подходит к выключателю светильников террасы и приглушает их свет. Когда Баби оборачивается, она его уже не видит, а потом слышит, как из колонок начинает звучать музыка песни «Чудесно» группы «Неграмаро», и тут же появляется Лоренцо с пультом в руках. Он ей улыбается.

– Сделай музыку немного тише; я боюсь, что, если Массимо позовет, мы его не услышим.

Тогда Лоренцо показывает ей включенный интерфон для новорожденных, который он держит в другой руке.