Татьяна Абалова - Станцуй со мной танго [СИ]

Надо бы действовать аккуратно.

«Угу. Я так умею, — Леониду было бы смешно, если бы не мерзкая жаба, которая сидела во рту и просила пить. — И вообще, как я попал домой?»

Батарейка сотового, лежащего тут же, в кармане брюк, сдохла, а потому Скворцову пришлось подняться и, превозмогая похмельный синдром, тянущий распластаться на полу, плестись по квартире в поисках трубки городского телефона. Путь «болящего», словно хлебные крошки Ганзеля и Гретель, усеивали брошенные вещи — галстук, туфли и носки, которые, по-хорошему, нужно было снять еще вчера.

Трубка нашлась на кухне. Там же, где лежала бутылка с ледяной минералкой — в холодильнике. Леонид, отпивая по глоточку, посмотрел историю и узнал, что перед сном звонил двум абонентам: Марку и… Ольге. С Дризом разговор был короткий, всего семь секунд, а вот с Ольгой…

— Я не буду думать об этом в свой единственный выходной день. Не хочу его портить.

Марк ответил со второго звонка.

— Босс, сейчас всего шесть утра. Мы расстались совсем недавно.

— Кончай скулить. Коротко и ясно, к кому я вчера залез в трусы?

Дриз напряг память. «У Глафиры трусов точно не было. Одни колготки. Но не про них сейчас спрашивает Скворцов. Раз сказано отвечать коротко и ясно, так и сделаем».

— Никак нет, — рявкнул в трубку, заставив Леонида поморщиться. — В трусы вы ни к кому не лазили.

— Уф, — выдохнули с той стороны. Но тут же голос окрасился ноткой… нет, нотищей беспокойства. — А почему у меня ширинка расстегнута?

— Ну, босс, вам видней, — хмыкнул Марк. — Отлить, может, ходили.

«Мог. Резонно. Засчитывается», — немного успокоился Леонид. И помолчав, дал команду: — К десяти утра составить список всех женщин, пришедших в кафе в красном.

— Босс, но воскресенье…

— И желательно подтвердить фото.

— Мама, опять ты со своими революционными песнями! Сегодня же выходной! — Глафира еле разлепила глаза, но увидев улыбающуюся, румяную после холода маму, которая двигала по полу явно тяжелую коробку, перевязанную бечевкой, устыдилась. Ее пришли поздравлять, а она капризничает.

— Гладя, дорогая! Мы с папой тут подумали и решили подарить тебе столовый сервиз, который привезли из Польши.

Мама забыла уточнить, что в братскую страну они ездили еще до перестройки.

— Ты же помнишь его? Белый такой, с бумбушечкой в виде розочки на супнице, — Анастасия Кирилловна искала бурную радость на лице дочери. Пришлось изобразить.

— Правда?! Тот самый?! — Глаша спустила ноги с кровати, но вспомнив, что спала голая, на этом и ограничилась. — Вот здорово! Спасибо!

Потянула к маме руки, та суетливо обошла коробку и крепко обняла дочь.

— Расти красивой, умной, слушайся родителей.

— А где папа?

— Побежал цветы покупать. Мы забыли.

— Ну зачем, мам. Такая погода.

— Ему полезно. А то, как вышел в отставку, диван продавил, — и, заметив черные круги под глазами дочери, тихо спросила: — Как ты? Все еще переживаешь?

— Ой, мамочки… — Глаша прижала пальцы ко рту, вспомнив, что творила вчера в кафе. Губы болели. Надежда, что туалетная возня с директором приснилась, мгновенно испарилась.

— Доченька, моя милая доченька, — мама обняла и покачала, как будто пыталась убаюкать неразумное дитя. — Зачем было разводиться, если все еще любишь? Мало ли что люди болтают. Если бы я всему верила, ты бы на свет не появилась.

— Мам, ты о чем? О разводе с Глебом? — Глаша погладила маму по спине. Локон, выбившийся из прически, щекотал нос. От одежды пахло корвалолом и сдобой, которая наверняка дожидалась праздничного чаепития на кухне. — Тут все просто: историю об его измене мы придумали, чтобы нас развели. Мы с Глебом монету бросали. Если бы выпала решка — я была бы изменщицей, а так вся слава досталась орлу.

— Тебе бы все шутить, я по глазам вижу, что маешься… — мама провела ладонью по щеке, словно пыталась стереть печаль с лица своей Глади. — Ночами не спишь.

— Ты права мама, маюсь, — Глаша стыдливо опустила глаза. Пальцы теребили кружево пододеяльника. — Только маюсь не от разлуки с Глебом. Там давно все кончено, года три как. Меня просто штамп в паспорте устраивал, а Глебу было все равно.

— Но ведь так любили друг друга. Еще со школы.

— Мам, то, наверное, не любовь была, а страсть. Перегорело все, стало рутиной. У него соревнования, полугодовалые сборы, а у меня институт. Встречались — радовались, расставались — радовались…

«Потому что нельзя все время занимать сексом, нужно еще и разговаривать», — хотела добавить Глаша, но постеснялась.

— Я, как не пыталась полюбить баскетбол, так и не полюбила.

— Ребеночка бы вам…

— Чтобы склеить то, что не клеилось? Не надо, мама. Я ребеночка от другого хочу.

— От кого это наша Гладя ребеночка хочет? — вошел папа с большим букетом цветов. В комнате сразу стало тесно.

Глава семьи Глазуновых полез целоваться.

— Папка, ты холодный!

— Выйди, выйди, дай дочери одеться! — Анастасия Кирилловна вытолкала мужа за дверь. Глаша потянула со спинки кровати теплый халат, накинула на себя, полезла в шкаф, откуда вытащила трусы.

— Ну-ка, признавайся, — зашептала мама, заметив на бедре дочери синяк, — от кого хочешь ребенка?

— Мам, я только мечтаю, — Глаша торопливо скручивала волосы. — Там еще ничего толком нет. Он может и имя мое не вспомнит, а мы тут сейчас нафантазируем.

— Как это имя не вспомнит? — папа сунул нос в дверь, помешав маме поинтересоваться, откуда взялся синяк. — Я зря тебе такое звучное дал? Это Лен, Наташ и Маш полно, а Глафира одна.

— Гладька, глупая ты у нас, — мама опять крепко обняла. А когда к своим женщинам присоединился папа, Глаша чуть не задохнулась. И от счастья тоже.

Споро накрыв стол, Глафира с удовольствием глотнула горячего чая. Толсто намазала на булку масло, откусила, от удовольствия закрыв глаза. «Как в детстве».

Только жила она тогда в другом районе, и квартира была трехкомнатная. Ту она считала домом, а не эту однушку, которую Глеб оставил «в наследство». В качестве извинения за то, что натворил.

Глаша знала, что многие женщины прощают мужей, изменивших им по «глупости», но измену с Кислициной, той, которая еще в выпускном классе организовала избиение соперницы, простить было невозможно.

Глеб стоял на коленях, а у Глафиры не было сил даже плакать. Все внутри выжгло напалмом. Чувства, желание иметь от Мельникова ребенка, надежду любить до гробовой доски. Только бросила на пол конверт с фотографиями, где Сонька улыбалась в объектив, прижимаясь к Глашиному мужу. «Недельные сборы в Питере», — Глафира видела те же памятные места, куда и ее когда-то водил Глеб.