Anne Dar - Полтора года жизни [СИ]

— Значит, я должна пожелать Вам семь пунктов, которые обязательно должны сбыться. Как ловко я Вас провела? Теперь Ваша судьба в моих руках, — наигранно злорадно ухмыльнулась я. — Чувствую себя властительницей. Пожалуй, первые три пункта я пожелаю Вам с выгодой для себя… Гхм… Итак, мистер Роланд Олдридж, я желаю Вам: здоровья — чем дольше Вы проживете, тем больше я заработаю; понимания, чтобы Вы понимали окружающих и окружающие понимали Вас — зная себя, уверена, что этот дар Вам сильно пригодится; и еще желаю Вам терпения — на всякий случай, если я вдруг начну косячить, — с этими словами я ловко завязала три миниатюрных узелка на его запястье. — Теперь перейдем конкретно к Вам и Вашим желаниям. Желаю Вам любви — чтобы вы познакомили Мартина с его невесткой до его совершеннолетия; преданности — чтобы не ходили с разбитым сердцем и не разбивали сердца другим; успеха — чтобы не исчерпали своё богатство; и… Чего Вам еще пожелать?

— Пожелайте мне взаимности , — невозмутимо ответил Олдридж.

— Хорошо, последний узел будет узлом взаимности , — произнесла я и, завязав последний узел на его запястье, отстранилась. — Теперь у Вас либо всё будет хорошо, либо на Вас будет обыкновенная, красная нитка с моим именем, всякий раз глядя на которую Вы будете вспоминать о глупой няне, чьи заклинания не работают, — популярно объяснила сложившуюся ситуацию я, после чего, прикрывшись правой рукой, протяжно зевнула.

Меня контузило ударной волной боли, разлившейся по моему сознанию острыми осколками воспоминаний.

В день смерти Мартина домой из больницы меня кто-то привез, но кто именно и как я попала в машину, я до сих пор вспомнить не могу (скорее всего, это был Джордан). Мама думала, что я приехала за своим чемоданом, собранным накануне, поэтому вытащила его на порог, как вдруг мы встретились взглядами.

Первое время я просто не реагировала на внешний мир. Запершись в своей комнате и переодевшись в свою самую старую пижаму, я провела в кровати ровно пять дней. Я неподвижно лежала в позе эмбриона и рассматривала узоры на своей простыне, а когда моё тело начинало затекать — сползала на пол, чтобы сесть, облокотившись о раскладушку и, обняв колени, старалась как можно тише рыдать.

На похороны, состоявшиеся на следующий день, я не пошла, прокручивая в голове слова Мартина, которые он сказал мне незадолго перед своим уходом: «…Так что считай, что своим отсутствием на твоих похоронах я выражаю свою любовь…». Так в этот страшный день я выражала свою любовь к тому, кто разрешил мне её выразить подобным образом. Лежа в своей постели и представляя, как в данную секунду земля поглощает частичку моей души, по моим щекам немо струились потоки воды. Ко дню похорон я вся изревелась, отчего теперь плакать было невероятно больно. Я засыпала и просыпалась в сырой постели, тщетно пытаясь заткнуть источник сырости очередной тряпкой.

Первые двое суток я провела в абсолютном заточении, пока вода в графине, который мама передала мне в первый день, не закончилась. В последующие трое суток я выходила из своей темницы скорби всего четыре раза — чтобы сходить в туалет и параллельно взять яблоко, сэндвич или очередной графин с водой из рук караулящих меня родителей. Конечно, я должна была понять состояние отца и матери, денно и нощно обивающих порог моей спальни, но, почему-то, мне было на всё и на всех наплевать. Особенно на себя.

Я не отвечала на скромные стуки в дверь и на голоса, обращающиеся ко мне извне, предпочитая продолжать попытки вжаться в мелкий комок боли, для того чтобы закатиться под кровать, где больше никто бы и никогда не смог меня найти. На шестой день впервые в мою дверь раздался стук, не принадлежащий ни родителям, ни дедушке с бабушкой. Вслед за стуком послышался знакомый голос:

— Племяшка, открой… Слышишь?

Кажется, я слышала.

— Я здесь одна, кроме меня никого нет. Ты меня слышишь?

Кажется, я слышала.

— Если слышишь, подними мою любимую, свою пятую точку, подойди к двери и впусти меня.

Словно механически заведенная фигурка, я выполнила все действия, которые были мне продиктованы из-за двери. Я знала, что передо мной стоит Сэм. Знала это по голосу, по рыжим локонам, стекающим на знакомые округлые плечи… Но мне невыносимо тяжело было поднять свои выплаканные глаза хотя бы на дюйм выше того горизонта, который мои приоткрытые веки очертили себе, и посмотреть в лицо стоящему передо мной человеку. Саманта переступила через порог моей темницы, закрыла за собой дверь, наверняка затем, чтобы убедить меня в том, что не привела за собой хвост из наших многочисленных родственников, после чего крепко обняла моё онемевшее туловище. Она сделала это присущим ей резким движением, подтянув меня к себе за плечи, после чего отстранила моё качающееся тело, заставив сесть на край раскладушки.

— Что ты делаешь? — глухо поинтересовалась я, когда Сэм откатила от шкафа мой чемодан, с которым я собиралась поехать в Париж, и начала его разбирать.

— Двигаю тебя дальше.

— Дальше? Куда дальше? — бесцветным голосом спросила я, сама не понимая зачем, ведь мне было абсолютно безразлично.

— В жизнь.

Странно. Мне казалось, что дальше жизни нет. По крайней мере, я её не видела.

— У тебя есть сбережения? — заглянув мне в глаза, задала вопрос рыжеволосая, но я лишь спустя несколько секунд смогла уловить его смысловую нагрузку.

— С начала года я почти не потратила свои деньги…

— Замечательно. Я заключила на три месяца контракт с одним интернет-порталом. Суть сделки заключается в том, что я буду писать для них статьи об определенных городах с прилагающимися фотоотчетами, а они будут платить мне по сто пятьдесят долларов за одну мою статью. Одна неделя — одна статья. Главное в этом деле — это качество, а я его тебе гарантирую… Итого: шестьсот долларов в месяц. Не так уж и много для одного человека, которому предстоит колесить по миру, и тем более мало для двоих, поэтому хорошо, что у тебя есть сбережения…

Сэм заставила меня принять душ, после которого я, наконец, поняла, что она собирается увезти меня с собой. Я сидела на лестничной площадке наверху, в паре шагов от своей комнаты, и наблюдала за тем, как с моих мокрых волос срываются капли воды, летящие прямо на мою старую, бейсбольную футболку с номером тридцать семь. Затаив слабое дыхание, я прислушивалась к голосам, доносящимся снизу из столовой.

— Она не может просто так взять и уехать, — недовольно прошептала мама.

— Вы хотите, чтобы она продолжала торчать в своей комнатке? — вопросил голос Сэм.

— Дорогая, боюсь, Саманта в чем-то права, — на выдохе произнес отец. — Но, Сэм, разве это не слишком радикальный метод?