Морин Гу - Я верю в любовь

– Хороший рисунок. – Он смотрел прямо перед собой и говорил так тихо, что я даже засомневалась, не послышалось ли мне.

Я посмотрела на рисунок платья.

– О, спасибо, но это… всего лишь набросок. – Я небрежно накрыла рисунок рукой.

– Занимаешься рисованием по углубленной программе?

Я фыркнула и тут же покраснела. Соберись .

– Н-нет, – наконец выдавила я. – А ты?

Он кивнул.

– Скажи мне правду, – прошептал он. – Я ведь оказался в группе самых занудливых зануд, верно?

Я подавила желание улыбнуться, испугавшись, что снова фыркну. Это было бы слишком: фыркнуть второй раз подряд.

– Как ты узнал? По нашему усердному изучению «недоанглийского» языка?

Он засмеялся. Ого, мне только что удалось рассмешить красавчика. Ладно, пока я отлично справляюсь, надо притормозить. Хотя…

– Мы типа получаем удовольствие от шуточек о непристойном поведении людей в четырнадцатом веке, – продолжила я, не успев себя остановить. Боже, ну почему?!

Но Люка снова засмеялся. И это заставило меня тоже прыснуть со смеху – как ни странно, без фырканья.

Я чувствовала, как прожигает меня взгляд Уэса, посылавшего телепатические сообщения, чтобы я замолчала.

И только я собралась наклониться к Люке и пошутить насчет любви Чосера к похотливым дояркам, как заметила, что его рука перебирается на мою парту и медленно ползет ко мне. Какого?..

Мой мозг словно сошел с ума: в голове замигали красные огни, затрубили рожки и завыли сирены, предупреждая: сейчас может случиться что угодно. Я даже подумала, что умираю. Сердце выскочило из груди с финальным триумфальным adios, muchachos! [7] До свидания, мальчики ( исп. ).

Но я не умерла. Люка осторожно взял у меня карандаш. Я так удивилась, что согнутые пальцы так и остались в том положении, в каком его держали. Затем новенький слегка развернул и придвинул мою тетрадь к себе.

Не глядя на меня, он стал быстро и уверенно наносить штрихи поверх моего рисунка. Платье превратилось из смешного девчачьего в женское, многослойное и кружевное. Спереди короткое, сзади с турнюром [8] Модное в 1870−1880-х годах приспособление в виде подушечки, которое подкладывали дамы под платье сзади, ниже талии, для придания фигуре пышности. , покрытым каскадом перьев, которые доходили до пола, оно плотно облегало худощавую, но не без округлостей фигурку. Затем он пририсовал девушке шикарные туфли на высоком каблуке с ремешками, черные кружевные перчатки, доходившие до запястий, и длинные волосы, зачесанные на одну сторону. Прическа открывала изящное ухо с пирсингом, где виднелись длинные серьги-цепочки с шипами и драгоценными камнями, свисающие ниже плеч.

Я смотрела, как оживает мой рисунок, и дискуссия о Чосере превращалась в один сплошной шум на заднем плане. Люка остановился, и я посмотрела на него в нетерпении: мне хотелось узнать, что будет дальше. Новенький низко наклонился к парте, нахмурился, и его лицо приняло очень сосредоточенное выражение (но, готова поспорить, при этом он улыбался). Наконец на бумаге появилось лицо: густые прямые брови, темные широко посаженные глаза с длинными ресницами, широкие скулы и маленький рот, где верхняя губа больше нижней – намек на неправильный прикус.

Это я.

Я уставилась на рисунок, чувствуя, что не могу поднять взгляд на Люку. Щеки словно горели, а сердце стучало в ушах так громко, что мне казалось, этот стук слышат даже на другом конце планеты. Наконец я оторвалась от рисунка, заставила себя посмотреть ему прямо в глаза, и… между нами пробежала искра.

Но, прежде чем я успела что-то сказать, прозвенел звонок.

Все стали передвигать парты на прежние места, и по полу заскрежетали металлические ножки. Люка оставил тетрадку и карандаш на моей парте, поставил на место свой стол и, не говоря ни слова, забрал свои вещи.

Я, все еще пытаясь прийти в себя, осторожно взяла карандаш. Клянусь, он еще хранил тепло пальцев Люки.

– Если не знаешь, где будет следующий урок, могу тебя проводить, – предложила Шелли, обращаясь к новенькому.

Он улыбнулся.

– М-м… спасибо, но я знаю, куда идти. – Он повесил рюкзак себе на грудь, и мне показалось, сделал вид, будто хочет в нем что-то найти. Уэс подтолкнул меня своей сумкой.

– Эй, ты готова?

Я заморгала.

– Да, хм. – Мы вместе пошли к выходу из класса, и я оглянулась на Люку. Может, он хотел мне что-то сказать? По-видимому, нет: он все еще пытался что-то найти в своем рюкзаке.

– Так по какому поводу ты там хихикала с Джоном Стамосом? – спросил Уэс, когда мы вышли из класса.

– Ха-ха, смешно. Я не хихикала! – Говоря это, я непроизвольно улыбнулась. Уэс, глядя на меня, поднял брови.

– Че-ерт, да ты же…

– Заткнись! – Я снова непроизвольно хихикнула, а затем обернулась и… Ко мне опять направлялся Люка. Я замерла. По-видимому, всякий раз, как он шел в мою сторону, все начинало происходить как при замедленной съемке в кино. Подходя к нам, он со скоростью движения айсберга в океане поправил съехавшую на глаза шапочку. В это время мои мысли сменяли друг друга с такой скоростью, что к тому моменту, когда он наконец оказался рядом со мной, мы уже успели сходить на несколько свиданий, поженились и со слезами на глазах отправили двух наших дочерей к колледж. Когда Люка подошел, улыбка как-то сама собой сошла с моего лица.

– Итак, я знаю, что ты не занимаешься рисованием по углубленной программе. Но ты ходишь в студию изобразительных искусств, верно? – спросил он. Прежнее желание флиртовать у меня пропало – возможно, потому, что рядом шел Уэс. Хотя он вел себя по-дружески, так что…

Я старалась сохранять самообладание.

– Ха, ни за что.

Он громко загоготал, и это заставило меня довольно улыбнуться. Что за недостойный смех для такого красавца? Не переборщи с эмоциями, Дези. Ты же знаешь, к чему ведет это перевозбуждение. Мне никогда прежде не удавалось заставить парня рассмеяться. К этому времени в разговоре с представителем противоположного пола я уже успевала ляпнуть какую-нибудь невообразимую глупость. И вот впервые в истории я почувствовала слабую надежду. Уэс, не привлекая к себе внимания, шел впереди нас.

– Плохо дело, – подытожил Люка с непроницаемым выражением лица. Сердце заколотилось.

А затем я поняла, что теряю контроль над ситуацией. Нет, нет, нет!

– Плохо, что не хожу в художественную студию? – спросила я странным тонким голоском.

– Да.

Я покачала головой.

– Никогда не стану тратить время на занятие, в котором я лишь посредственность. – Боже милостивый, я начала говорить заученными фразами из эпохи колониализма. Просто держись спокойно и равнодушно. И следи за осанкой .

Прямо на моих глазах его улыбка начала угасать. Исчез блеск в глазах. Ну вот, теперь ты переборщила с равнодушием . Знала же, что надо вести себя, как обычно. Тогда, может, все еще удалось бы спасти. Вдруг я почувствовала отчаянную решимость. Просто объясни, что хотела сказать на самом деле. Общение – ключ ко всему.