Алана Инош - Певчее сердце

Шрам на сердце набух и заныл, с каждым ударом отзываясь уколом — не сильно, терпимо, но неприятно. У концертного платья не было карманов, таблетки лежали в сумочке, а та находилась под присмотром верной Кати.

— Кать... Таблетки дай...

— Что, Мария Дмитриевна, сердце?

— Есть чуть-чуть. Не беспокойся, пройдёт. Мне надо отлучиться по личному делу.

— Но Мария Дмитриевна, у вас же через сорок минут — встреча с журналистами!

— Отменяется. Или можно перенести на утро, часиков на одиннадцать, не раньше. Всё, Катюш, я спешу. Когда вернусь, не знаю. Если журналисты согласятся на перенос встречи, постараюсь успеть к одиннадцати. Если что, звони.

— Таблетки с собой возьмите, пожалуйста...

— Да, Кать, спасибо.

Декабрьский Чикаго был запорошён снегом, дул неприятный резкий ветер. Мария закуталась в шубу, выходя на крыльцо. Праздничная подсветка фасада отражалась предновогодними блёстками в чёрном кузове лимузина, из которого при появлении Марии вышел старый знакомый, Константин — в чёрном пальто и без единого волоска на голове. В прошлую их встречу волосы у него ещё были, но уже значительно отодвинулись назад и образовывали что-то вроде полуостровка над лбом — намёк на будущую лысину. Хоть его шевелюра успела поредеть не так уж сильно, Константин решил вопрос радикально, став гордым обладателем выбритого до зеркальной гладкости черепа. С ним он выглядел суровее.

— Добрый вечер, Мария Дмитриевна. Присаживайтесь... Владислава Сергеевна ждёт вас в гостинице.

Сердце покалывало. Ноги подводили Марию, и она пару раз поскользнулась, пока добиралась до машины.

— Осторожно, Мария Дмитриевна, не упадите. — Константин подхватил её рукой в чёрной кожаной перчатке под локоть, когда она уже на «финишной прямой» поскользнулась в третий раз.

Тёплое кожаное нутро роскошной машины впустило её, Константин сел следом, и авто тронулось с места. Мария закрыла глаза, прислушиваясь к стуку пульса в висках и покалыванию сердца в такт биению. Неплохо бы ещё таблеточку. Её пальцы захрустели упаковкой, выдавили таблетку из блистера. Сунув её под язык, она снова закрыла глаза.

— Как вы себя чувствуете, Мария Дмитриевна?

— Всё в порядке, Константин. Жить буду.

Её почти укачало. К концу поездки голова при малейшей попытке встать звенела и плыла, нутро отзывалось всплеском тошноты. Константин вышел и открыл перед ней дверцу, но Мария простонала:

— Кость, прости, но мне не встать.

— Вам плохо?

— Есть чуть-чуть. Не смогу подняться в номер.

— Понял. Минутку. Я должен доложить Владиславе Сергеевне.

Дверца мягко захлопнулась, Константин снаружи достал телефон, но разговора Мария не слышала. Веки опять сомкнулись, снежный буран гудел в висках...

Дверца распахнулась, в салон повеяло холодным воздухом и... знакомым парфюмом, который когда-то так сладко чаровал Марию. Его аромат и сейчас нежно пощекотал её спотыкающееся, то и дело пронзаемое иголочкой боли сердце. Пара секунд молчания, и к аромату добавился голос:

— Маш... Не пугай меня. Что случилось? Больно? Сердце?

Мария вслушивалась в этот голос с тёплыми слезами, не достигавшими глаз, но омывавшими грудь изнутри. Как будто и не было разлуки, и всё как вчера... И словно не снег за окном, а летний дождь, а у причала покачивалась на волнах яхта. Одна тёплая рука накрыла её похолодевшую кисть, пальцы другой чуть тронули щёку.

— Маш, ты меня слышишь? Хоть слово скажи. Посмотри на меня...

Глубоко не вздохнёшь: сразу иголочка боли в сердце. И открыть глаза страшно: а вдруг оно вообще не выдержит и разорвётся? Но Мария разомкнула веки. Бесенят не было, морская лазурь блестела ледком тревоги. Не стало льняных кудрей, в которые она так любила зарываться пальцами, их сменила короткая стрижка: виски и затылок — ёжиком, сверху более длинные пряди, слегка встрёпанные и приподнятые, лежали жёстко и остро, без былых округлых и мягких линий. Владислава была в наспех накинутом тёмном пальто и светлых брюках.

— Машенька, может, тебе в больницу надо, а?..

— Не хочу, — прошелестело, сорвалось с губ Марии. — Забери меня... Унеси с собой.

— Маш, ты уверена, что не надо в больницу?

— Сейчас отпустит... Просто забери.

— У тебя хоть лекарство есть?

— Есть. Это ты.

Губы и брови Владиславы дрогнули, потом первые сжались, а вторые сдвинулись.

— Машутка моя... Так, Костя, бери её на руки и идём в номер. Осторожно, не ударь её! Голова... Машуль, всё хорошо. Я с тобой.

Через пять минут в номере «люкс» Марию, освобождённую от шубы и обуви, переодели в халат и уложили на роскошную кровать с мягким изголовьем, укрыли одеялом. Сбросив пальто и оставшись в белой блузке с шерстяной жилеткой в ромбик, Владислава присела рядом.

— Ты как? Может, воды? Чаю?

— Нет... Только тебя.

— Кость, посиди у себя в номере, ладно?

— Как скажете, Владислава Сергеевна.

Константин вышел, неслышно прикрыв дверь, а Владислава всё-таки заставила Марию выпить несколько глотков воды. Склонившись над ней, одной рукой она упёрлась в постель, и Мария очутилась в ловушке: справа — рука Владиславы, слева — её бедро, сверху — она сама. Бирюза взгляда была серьёзной и нежной, чёртики прятались глубоко.

— Машенька, я уехала с половины концерта, не смогла дослушать.

— Что, так плохо я пела? — понемногу чувствуя отступление боли, дрогнула Мария уголками губ.

— До ужаса прекрасно. Так прекрасно, что страшно становилось. Потому и не смогла.

Слёзы наконец добрались до глаз, сердцу стало чуть легче.

— Я причинила тебе боль, Влада... Вот, теперь плачу за это.

— Никакая моя боль не стоит твоего здоровья и жизни, пташка моя певчая. Когда Костя позвонил и сказал, что тебе плохо, у меня сердце в пятки ушло. Не пугай меня так больше, а?

— Прости, Владь... Перенервничала чуток. Мне уже лучше.

— Слава богу. Машунь, а вот нервничала ты зря. Неужели ты думала, что я скажу или сделаю тебе что-то плохое? Я ведь не упрекать тебя или выяснять отношения приехала. Между нами и так всё яснее некуда.

Снова легонько кольнуло, слеза скатилась, и Владислава смахнула её со щеки Марии.

— И что же тебе ясно, Владь?

Бирюза смотрела совсем серьёзно, грустно, новая стрижка подчёркивала худобу лица, делая его ещё более энергичным, суровым, хищноватым. В носогубных складках пролегли морщинки, которых прежде не было.

— То, что я тебя люблю. И это взаимно. Но ты сбежала от меня замуж. Не знаю, зачем ты вышла за него — из благодарности ли, от отчаяния ли, неважно. Это всё лирика и предположения. А есть факт: пытаясь заполнить пустоту, ты загоняешь себя в гроб работой. Так не годится, Машутка. Надо с этим что-то делать.

— И что же? — В грудь Марии ворвался судорожный вдох, но укола иголочки не последовало. Отпустило? Или только затаилось?