Джорджия Карр - Наследник

— Ты из очень богатой семьи?

— Да, так и есть.

— Я почти забыла латынь. Что означает «Cor Cordium»? — Спрашиваю я, глядя на строчки.

— Всем сердцем.

— Что это значит?

— Легенда гласит, что здесь похоронено только его сердце. Пока его тело кремировали на пляже, его друг, который лежит в могиле рядом с ним, выхватил его сердце из огня и отдал его жене, которая хранила его в течение тридцати лет, — объясняет Данте.

— Очень романтичная история. — К моему удивлению, глаза вдруг наполняются слезами, глядя на надгробие этого великого человека. — Не знаю почему, но как я только стала беременной, я постоянно плачу, — всхлипнув произношу я.

Данте берет меня за руку.

— Мне нравится, когда ты открыто выражаешь свои эмоции. Для тебя это непривычно, показывать свою истинную природу, поэтому такие маленькие эмоциональные вспышки настолько драгоценны. Вся эта история с сердцем скорее всего просто миф. То, что произошло на самом деле, звучит не так красиво. К тому времени, когда тело Шелли нашли, оно сильно разложилось в воде, его смогли опознать только по носкам, брюкам и тому, что в его кармане был томик стихов Кита. Тело присыпали негашеной известью и временно похоронили в неглубокой могиле до получения разрешения на кремацию. Мария не присутствовала на кремации. Байрон был, но его так тошнило, что ему пришлось уйти. И если уж что-то и смогли забрать из праха и отдать Мэри, так это его печень, которая является самым свинцовым органом в человеческом теле и поэтому вряд ли сгорела.

На несколько секунд я потерялась в его великолепных глазах.

— В глубине души ты больше, чем просто услада для глаз, не так ли? — шепчу я.

Данте смеется.

— Услада для глаз?! Роза, в мире нет никого, похожего на тебя.

Я стараюсь не показать, что довольна его комплиментом.

— А сейчас, как насчет хлеба с оливковым маслом и бальзамическим уксусом, который ты мне обещал?

Данте привозит нас на рынок, мы идем к небольшому прилавку с выложенной едой, он разговаривает по-итальянски с женщиной средних лет с заплетенными волосами в синем фартуке. Она заворачивает золотисто-коричневую буханку хлеба в бумагу и протягивает ему.

Мы подходим к другому прилавку, где иссохший маленький мужчина с дерзкой улыбкой продает бутылку зеленого оливкового масла и пластиковый стаканчик, заполненный на три четверти бальзамическим уксусом, который сделала его жена.

Мы отыскиваем скамейку и присаживаемся поесть. Хлеб хрустящий снаружи и очень мягкий внутри, абсолютно восхитительный с приправами. Мы мало говорим, оба наслаждаемся свежим воздухом и компанией друг друга. Я кладу последний кусочек в рот и вытираю руки о бумажную салфетку.

— Спасибо. Было действительно превосходно.

Данте сжимает мне колено.

— Мне было очень приятно, bella.

И внутри у меня что-то тает от его взгляда.

— Подожди здесь, пока я выброшу все это, — говорит Данте, собирая все наши остатки в бумажный пакет, который дала нам женщина.

Я наблюдаю за ним, пока он шагает к мусорному ведру. Он выше и шире в плечах, чем окружающие мужчины. Я непроизвольно вздыхаю. Если бы только этот мужчина мог быть моим. Полностью моим.

— Ciao, bella, — с боку говорит мужской голос. Я поворачиваю голову в его сторону, рядом со мной стоит мускулистый, сильно загорелый мужчина в обтягивающей белой футболке. Он опускает солнечные очки и улыбается, показывая очень белые зубы. Хотя глаза у него хитрые. Я знаю, что он хочет от туристки. Краем глаза я вижу, как Данте выбрасывает наш мусор.

Я улыбаюсь стоящему парню и отвечаю по-итальянски, отчего блеск его улыбки тут же пропадает. Он молча разворачивается и уходит, пока Данте идет ко мне.

— Эй, — сияя восклицаю я. Взгляд Данте напряженный от того, что он увидел неприкрытую похоть на лице другого мужчины.

— Чего хотел этот засранец? — сквозь зубы спрашивает он.

— Я не знаю. Я не спрашивала, — отвечаю я.

Он садится рядом со мной, спина напряженная.

— Да что с тобой такое?

— Ничего.

Я с недоверием наблюдаю за его профилем.

— Неужели ты ревнуешь?

Он поворачивается ко мне лицом, его глаза сверкают.

— Конечно, ревную, я же мужчина. Я знаю, что творится в мужских головах. Не стоит флиртовать с авантюристами.

— Я не флиртовала с ним.

— И поощрять его тоже не стоило, — говорит он, нахмурив брови.

— Поощрять? — Возмущенно задаю я вопрос. — С чего ты это взял?

— Ты улыбалась ему.

Я глубоко вздыхаю.

— Ладно, я готова признать, что издалека все могло показаться, как будто я улыбалась, но на самом деле я скривила гримасу, когда сказала ему: «Vatte a fa’ ‘u giro, a fessa ‘e mammata».

Его глаза расширились, он почесывает голову.

— Ты… э… понимаешь смысл того, что ты только что сказала?

— Да. Я сказала ему на идеальном итальянском, чтобы он проваливал назад в вагину своей матери.

— Вот это моя маленькая девочка. Каждому из этих говнюков, у кого хватит наглости подойти к тебе, ты будешь говорить именно эти слова, точно таким же тоном.

Я улыбаюсь во все зубы.

— Хорошо.

Он кивает и треплет меня по волосам, словно гордый отец.

— И что теперь? Домой?

— Нет, если ты конечно не устала.

— Совсем не устала.

— Тогда у меня имеется еще одно жуткое место, которое я хочу тебе показать.

— Какое?

— Увидишь достаточно скоро.

— Сегодня ты полон сюрпризов, Данте, и до сих пор все они хороши. — Я надеваю открытый шлем и забираюсь назад ярко-желтой Vespa.

Ненавижу признаваться, но мне кажется, что я никогда не устану мчатся по Риму, сидя позади Данте на скутере.

Данте машет рукой, как на манеже в цирке, указывая на здание с двойной лестницей.

— Ты хотела что-то жуткое, я привез тебя к этому жуткому месту. Это склеп Капуцинов в церкви Санта-Мария-Делла-Кончеционе, — заявляет он.

Я смотрю на ничем не примечательную коричневую часовню перед нами, совершенно не впечатленная ее видом.

— Ты слишком быстро делаешь выводы, bella. О часовнях и мужчинах, — нежно замечает Данте. — Подожди, пока не увидишь, что внутри, прежде чем судить.

— Хорошо, но я не делаю слишком быстро выводы, просто отмечаю проверенное наблюдение о внешности, — говорю я.

— Внешний вид может быть очень обманчивым, — добавляет он, когда мы входим в часовню. Я понимаю, что он имеет в виду не здание, а мое мнение о нем.

Я осматриваю интерьер часовни, и глаза загораются радостью, как только я вижу огромную потрясающую картину Архангела Михаила.

— Хорошо, давай поговорим. Просто изумительно, — восклицаю я, сжимая руку Данте.

— Да, но я привез тебя сюда не ради этой картины Гвидо Рени, — отвечает Данте. — Пойдем со мной в склеп.

— Ооооооооууууу, звучит жутко, — говорю я, улыбаясь, двигаясь за ним вглубь часовни. Мы входим в жуткое темное и очень древнее помещение, которое напоминает камеру.