Дмитрий Быков - 66 дней. Орхидея джунглей (под псевдонимом Мэттью Булл, Элия Миллер)

Она знала, что многие глупышки в колледже гордились плоскими животами. Нет, линия живота должна быть божественно округла, как у древней статуи, — Эмили погладила низ живота, где жестко курчавилось руно. Живот действительно должен быть как чаша. Чаша пшеницы среди лилий... так, кажется, в Библии? Песнь Песней Эмили помнила лучше, чем остальные главы Ветхого Завета, — но никак не из–за любви к такого рода поэзии, а просто из–за того, что гимн любви был крайне неожидан в Библии. Остальные Книги Ветхого Завета не внушали ей особого интереса. Но критерии красоты у древних интересовали ее всерьез. И были ей куда ближе нынешних.

Она подняла руки, проверяя, как побриты подмышки. Заодно полюбовалась своими руками — тонкими и сильными. Она не признавала цветного лака, и ногти у нее были вполне умеренной длины, естественного цвета, розовые, миндалевидные. Она никогда не ломала их за дисплеем или пишущей машинкой.

Может быть, сегодня надеть чулки? Черные, новые. Странно, почему они считаются столь притягательными. Кажется, ее нога — стройная, с маленькой ступней, нога идеальной формы — сама по себе способна привлечь внимание любого. Эмили теперь не сомневалась в этом. Она все же примерила чулки, наслаждаясь шелковистыми прикосновениями к влажной коже. Но постояв перед зеркалом в одних чулках, решила обойтись без них. Так было гораздо лучше.

Впервые с неохотой она надела черное платье Кло. Оно ей нравилось, но без него, кажется, тоже было лучше. Впрочем... как знать! Если бы этот день стал последним днем ее девственности, она, пожалуй, не слишком огорчилась бы...

Она была права, и это лишний раз подтверждало ее дар предсказывать будущее. Впрочем, все произошло совсем не так, как она себе рисовала.

Уидлера не было.

То есть где–то он, разумеется, был. Она ощущала его присутствие. Ошибиться было нельзя: он приедет, конечно, если еще не приехал, если еще не устроился где–нибудь в потайном отдельном кабинете, исподтишка наблюдая за нею. Но видно его пока не было. А полумаска мешала оглядываться. Кабачок назывался «Карнавал», и маска полагалась исключительно названия ради. Был он невелик, и отель рядом, полупустой и старый, тоже был невелик, да и то заселен едва ли наполовину. Впрочем, как говорил Уидлер, тут было хорошо любителям экзотики. Европейцы и американцы часто тут селились, особенно любители романтических приключений. Может быть, романтические приключения и стоили того, но Эмили предпочитала современность и комфорт.

В черном платье, черной полумаске, с черным бантом в черных волосах, а в остальном вся розовая и чрезвычайно собой довольная, Эмили царственно прошла к стойке. Уселась на высокий табурет. Если здесь часто останавливаются европейцы и американцы, можно обратиться к бармену и по-английски. Но лучше завоевать его расположение.

— У вас есть амаретто? Кофейный амаретто?

— Разумеется, синьора. Но я бы рекомендовал вам наше отличнейшее белое вино. Такого белого вина, уверяю вас, вы не выпьете нигде — только в «Карнавале».

— Ну что ж. Тогда отличнейшего белого вина.

Ей нравилось, что она красива, и что немногочисленные посетители смотрят на нее с восхищением, но без той наглой плотоядности, которая всегда так отвратительна. И то, что своим безукоризненным испанским она расположила к себе немолодого худощавого бармена, ей тоже нравилось. Она задумалась о том, что у бармена есть своя жизнь. Извечная детская сентиментальность и привычка додумывать чужие истории подсказала ей, что у бармена — семья, и семья эта держится только им, один ребенок болен, другой беспутен, и не такой уж он ребенок, ему восемнадцать, и это не он, а она, почти ровесница Эмили, и тоже недурна собой, как все дети, рожденные от любви. Но за ум браться не хочет. Носится на мотоциклах неизвестно где, неизвестно с кем. Бедный бармен. Ему отвратительно видеть рожи американцев и европейцев, которые обращаются к нему не на гортанно-певучем, свищущем испанском наречии, а на своих лающих, отрывистых языках. И любой из них, может быть, вечером проводит к себе в номер такую же, как его дочь. А может быть, и ее саму, его девочку, которая никогда в детстве не обещала вырасти в такое странное, злое и неуправляемое, жалкое и несчастное существо. А она, должно быть, хороша. Как все местные женщины, на которых Эмили чуть похожа. Но в ее глазах — больше веры в себя, и спокойствия, и уверенности. Она примерная девочка из хорошей семьи, и о ней никто не подумает ничего плохого. Все–таки Карнеги прав и мы сами — хозяева своей судьбы. Наше будущее в значительной степени предопределено нами.

Она, конечно, не знала, в какой малой степени ее картина мира соответствовала реальности. Бармен был очень благополучен и гораздо больше любил америкашек, чем местных. Да и сам был наполовину американцем — плодом краткого, но бурного романа певицы и коммивояжера в начале сороковых. Бармен преуспевал. Чаевые от иностранцев были гораздо щедрее, чем от местной публики, всегда грязной и крикливой. И потной.

Что до семьи самого бармена, то там у него стоял если не полный, то хотя бы приблизительный порядок, или, как говорили эти американцы, душевный комфорт. А что является целью жизни, если не душевный комфорт, а конце–то концов? Ребенок у бармена был один. Мужеска пола. Мальчик подавал большие надежды. Ему было шестнадцать, на жизнь он зарабатывал с двенадцати, и с первого заработка он купил матери черепаховый гребень, а отцу — цепочку для часов. Прекрасный мальчик. Он мечтал о карьере бизнесмена и непременно сделает ее, если уже сегодня бойко торгует путеводителями в аэропорту Рио.

А насчет того, какими взглядами провожать Эмили и может ли она возбудить подозрения, а также насчет того, в какой степени мы хозяева своей судьбы, — жизнь сама очень скоро ответила ей на этот вопрос, и очень скоро.

Рядом с ней на высокий вертящийся табурет подсел высокий вертлявый молодой человек в полумаске. Глаз его не было видно. Так, поблескивало что–то в прорезях. От него исходили не слишком приятные токи, и Эмили инстинктивно подвинулась в сторону. Ерзать не нужно. Эмили сразу угадала в нем соотечественника: развязный, быстрый и слишком много хотящий от жизни. Странно: она сама иногда хотела быть такой, но добивалась всего честнее и серьезнее. Может быть, поэтому она никогда не симпатизировала подобным типам? А сейчас он был ей просто отвратителен. Квадратный подбородок. Замечательная мускулатура. Частые тренировки. Такой человек действительно решает все свои проблемы у дантиста, а психоаналитик ему и близко не нужен. Странно, право: теперь, после четырех дней на новой работе и на новом месте, этот тип людей был ей крайне неприятен. Гораздо больше, чем раньше.