AlmaZa - Зачётный профессор [СИ]

— Простите, — подняла руку девушка со средних парт, и Ника благосклонно позволила ей задать вопрос, — значит ли это, что модный человек, следящий за тенденциями — не личность?

— Как я сказала: губительно лишь бездумное подражание, — вздохнула женщина, привыкшая к тому, что даже слушая, студенты часто не слышат. Они воспринимают буквально, выхватывают фразы, коверкают их смысл и не могут развить мысль самостоятельно, чтобы подвести к верному итогу. — Допустим, в моду вошел красный цвет, и девушка непременно решила купить себе красное платье. Но ей не идет этот цвет, однако она его носит, не пытаясь анализировать, что мода этого года ей не к лицу. Ей кажется, что она модная. Это же касается коротких стрижек, цветных шарфов, узких юбок, высоких платформ — чего угодно! Моду следует адаптировать под себя, иначе это и есть слепое подражание. С другой стороны есть ловушка отрицания — оппозиции. Допустим, рамки и приличия не допускают ношения юбок выше колена или шпилек, или декольте, но девушка начинает думать, что нарушит законы и станет не как все. Она идет против общества, выходит из данной культуры и, чаще всего, одной такой единственной она всё равно не останется. Носительницы мини-юбок и шпилек собьются в кучку, и станут маленькой массой, к ним потянутся подражательницы, увеличивая эту массу, и однажды они превратятся в очередную толпу без личности. А Запад, от лица какого-нибудь Рисмена или Хэбдиджа [4] Американский и британский социологии, первые исследователи и пользователи понятия «субкультура». , подкинет им такое оправдание как «субкультура», хотя это понятие искусственное, и субкультура — не что иное как бескультурье, андеграунд, отрицающий нравственность и традиционализм, без которого высокой, в мерках духовности, культуры не бывает. Что это за птица — подкультурье? Культура либо есть, либо нет, а находясь к ней в противопоставлении нельзя быть наполовину окультуренным, не относясь к ней вовсе, или относясь к ней враждебно. И всё это распространяется не только на внешний вид, но на поведение, да даже лингвистику. Заимствованные слова, которым нет аналогии в нашем — ничего плохого, чаще всего это специализированные и технические термины, но когда, в эпоху англицизмов, мы начинаем вставлять тут и там «окей», «ол райт», «ай лав ю», «холливар» и что там ещё говорите вы, молодежь — это подражание и затирание собственной культуры, когда мы теряем уникальность своей речи, перестаём являться носителями чистого языка, со стороны выглядим скорее косноязычными и необразованными, чем модными, — Ника перевела дыхание, дав исчерпывающий ответ и надеясь, что ей вняли, — это понятно?

— Да, спасибо, — девушка недовольно кивнула, явно находясь по другую сторону мировоззрения доцента, — но… насчет субкультуры, разве это не… максималистски, считать, что группы готов, рокеров или анимэшников — это бескультурье? — Своеобразный браслетик на запястье, сигнализирующий о представительстве какого-то пристрастия, дал Нике знать, что она задела за живое.

— Максимализмом нынче принято называть четкое и непоколебимое мнение о чем-либо? — преподавательница улыбнулась, — культуры бывают разные, такие, как были у ацтеков и майя, например. Они приносили в жертву людей, однако и это было культурой. Или же варварством, кому как угодно. Это уже диалектика, а диалектика — область философии, а не социологии. Вернемся к Тарду…

Костя наблюдал за Никой и до конца лекции не захотел её перебить. Странно, но будучи вместе со студентами, он ментально ощущал себя ближе к кафедре. Ему казались верными именно те рассуждения, ему не хотелось сидеть тут, с теми, кого противопоставляла себе Ника — молодежью, этим незрелым и туповатым молодняком, озабоченным танцами в клубах, прогулками и переписками в интернете, не имеющим знаний, но считающим себя умным. Они даже анализировать не умели! Он давно это перерос — если не считать увлечения компьютерными играми, — и уже не знал, внушил себе или действительно достиг той душевной усталости, которая позволяет наблюдать, не вмешиваясь.

Увлекшись животрепещущей и актуальной темой, записывая её, Костя чуть ли не со звонком вспомнил о том, о чем забыл во время монолога преподавательницы, о том, что он должен влюбить её в себя каким угодно образом, а точнее — образом отвратительного мерзавца, равнодушно плюющего на женские чувства.

— Говоря о разнице между толпой и публикой… — крадучись подошел Костя к Веронике, листающей страницы в папке-скоросшивателе, пока она не успела заткнуть себе уши плеером с очередной или бесконечной аудиокнигой. Разницу между толпой и публикой обозначил всё тот же Тард, чьи идеи сегодня передавала женщина, так что это можно было считать углублением в материал, а не докопательством до неё. — Как вы думаете, ваша аудитория — толпа или публика?

— Те, кто пришёл сюда за знаниями, несомненно публика, — отвлеклась от сборов Ника, — а те, кто сидят для массовки в ожидании дипломов, конечно же, толпа.

— То есть, мы нечто среднее? Толпублика? — доцент на секунду распахнула глаза и тут же тихо засмеялась словообразованию. — Что? Такого явления социология ещё не видела?

— Толпублика, — Ника подобрала губы, пытаясь выглядеть строже, — скажете тоже… вам впору на филологический.

— Исправляться или преподавать? — уточнил шутливо Костя.

— Доводить до инфаркта докторов наук, — покачала головой Ника, вернувшись к портфелю и собравшись. Парень тоже чуть заметно улыбался. — Что, сегодня моё чувство юмора набрало баллы, или вы радуетесь своему?

— Я освежал накануне Фрейда, перечитывая его «Остроумие и его отношение к бессознательному». Вы знаете, он видел в остроумии стремление получать удовольствие…

— Обсуждение Фрейда скользкая тема, — предупредительно вставила Ника, — вы же знаете, к чему у него всё сводилось? Думаю, в приличном обществе на его интеллектуальные маневры лучше не ссылаться.

— Нет, я постараюсь остаться в рамках дозволенного, — Костя проследил, чтобы собеседница сосредоточила на нем своё внимание, но она и так, когда слушала, выглядела очень заинтригованной, — в одной из глав было замечание, что когда человек шутит над кем-то, то ему непременно нужно третье лицо, и один на один остроты над вторым редко интересны. Это изобличает садистские наклонности.

— Вы находите, что я садистка? — Костя пожал плечами, желая, чтобы она сама что-нибудь к этому добавила. И она тут же нашлась: — Чтобы разубедить в этом вас устроит, если я сострю над вами без свидетелей?

Они огляделись и обнаружили, что остались в зале вдвоем, и вокруг никого нет. Ника резко сменила направление диалога, вот-вот сошедшего бы на что-то более личное.