Наталия Кочелаева - Дети гламура

Юлька задумалась, покусала конец ручки и приписала внизу «целую». Но даже с этим дополнением письмо не потянуло больше чем на полстраницы. Надо было писать поразмашистей. Мало, ну да что ж теперь! И это пришлось из себя выжимать с муками. Но не написать нельзя — а то еще маман затрещит крыльями и поедет в столицу искать свою пропащую дочь. Она на это способна. А писать простыми предложениями, в предельно ясных выражениях о своей непростой жизни было трудно.

Хотя все написанное в письме было правдой. Лавров позвонил Юле на следующий же вечер. Пригласил в кафе. Она не ломалась, не упиралась — просто и весело объяснила, что не может каждый день объедаться, как вчера, предложила выпить где-нибудь кофе. Вечер затянулся — они зачем-то пошли в кино. В конце фильма Юля расплакалась.

— Ты что? — испугался Лавров.

— Это очень хороший фильм, — трогательно шмыгая носом, поведала Юля. — Он мне очень понравился. А тебе?

— Н-не знаю… Наверное, да. Понимаешь, мне фильм показался… чуточку старомодным. Любовь к призраку — эту тему уже сто раз обсосали. А вообще ты права. Есть что-то удивительно трогательное во всех этих фильмах про печальных одиночек, про гулянья по крышам и про бессмертную любовь…

— Я знала, что ты меня поймешь, — виновато шмыгнула носом Юля.

Слезы красили ее. Губы припухли, глаза блестели, тушь слегка размазалась, и вид у нее стал очень естественный, очень забавный — как будто она только что проснулась.

С тех пор они встречались с Дмитрием почти каждый вечер. Пили кофе, ходили в кино и в театры… Почтили своим присутствием даже «Геликон-оперу». Юля резко осудила поведение леди Макбет Мценского уезда и посочувствовала мадам Баттерфляй. Она была неподражаема. Она была наивной, и умненькой, и яркой, и спокойной, и на дне ее души — казалось Лаврову — он видел собственное отражение.

И вот еще что. Об этих встречах никто не знал. Обаяние тайных свиданий, назначаемых в маленьких кофейнях, короткие рукопожатия над «Тирамису», горько-сладкие поцелуи! Нет, поцелуев не было. Как-то не доходило до них. И это Лаврову тоже нравилось! Он не был озабоченным, он ценил и любил то, что происходит между мужчиной и женщиной, но не мог не признаться себе в том, что этот сакральный акт за последние годы как-то… скажем, обесценился. Плотская любовь стала не только результатом непреодолимого влечения, а способом выразить дружбу, признательность, благодарность, симпатию. А у него вот как раз и было непреодолимое влечение, его именно и тянуло к Юле! И он ведь намеревался, предполагал и собирался, он ведь ждал — придет вечер, наступит удобный момент, и он поцелует ее, а дальше все будет как обычно…

Но потом наступал вечер, наступал тот самый «удобный» момент, а он мог только смотреть на нее, позволяя те маленькие знаки внимания, что отвоевал в безмолвной борьбе — брать ее за руку, целовать эту тонкую, полупрозрачную кисть, время от времени — случайное прикосновение, тактильный знак внимания! — дотрагивался до ее плеча, до талии, до волос. И эти легкие касания, которых она, скорее всего, даже и не замечала, горели в его крови каждой ночью, заставляли ворочаться с боку на бок, сминая простыни, и повторялись снова в бредовом полусне.

Но на самом деле то, что представлялось Дмитрию наваждением, было тонкой и умелой игрой. Игра на грани наваждения — вот как можно это было назвать, потому что все в ней основывалось на женской интуиции, на тончайшем чутье. Что сказать в ту или иную минуту? В ответ на какую шутку свойски улыбнуться, а в ответ на какую — промолчать, потупившись, покраснеть самой и вогнать в краску неудачливого шутника? Когда выглядеть обиженной, испуганной, загадочной, веселой, печальной, ироничной, бесшабашной? Влюбленной, наконец?

— Ну ты даешь, Юлька, — говорила Жанна. — Где пропадаешь-то вечерами? Нашла кого-нибудь?

— Пока не знаю, — опускала ресницы Юля. — Если что-то серьезное будет — обещаю, ты узнаешь про это первой.

Своих истинных чувств Юля не хотела обнаруживать даже перед единственной подругой. Один раз раскроешься, другой — а там, пожалуй, войдет в привычку и сядешь в галошу. А это не лучшее место для серьезных девушек!..

На самом деле ситуация внушала ей нешуточные опасения. Игра затянулась. Она слишком переборщила с имиджем неприступной крепости. Со дня на день жертва могла либо почувствовать ее утомление от взятой на себя роли и пойти на приступ, превратившись в охотника, либо, убедившись в неприступности штурмуемой башни, повернуться и уйти, найти себе кого-нибудь посговорчивей. Этого допустить было нельзя.

— Он на мне женится, — шептала Юля, когда оставалась в одиночестве. — Я не могу его упустить, не могу его потерять. То, что я нашла его, встретила, то, что он обратил внимание именно на меня, когда вокруг полно смазливых барышень, — это чудо. Это настоящее чудо, Господи, спасибо тебе! И если я прощелкаю — жизнь просто кончится. Но что ж я могу сделать? Как? Пусть он только не слишком боится брака, пусть мне только удастся довести его до алтаря, а там…

Дмитрий боялся пресловутых брачных уз не больше и не меньше, чем любой другой мужчина. На него не лег отпечаток первого неудачного брака, тем более что неудачным его можно было назвать только для покойной супруги. Ему-то в результате досталось неплохое наследство. Но дело было даже не в этом. Теперь, вспоминая о Вере, о требовательной, жесткой, но наедине с ним нервной и плаксивой Вере, он не думал о ней как о жене и о женщине. В блеске Юлиной красоты и обаяния те чувства — если они и были когда-нибудь — выцвели, померкли, были пересмотрены и отвергнуты, как плохо снятый фильм, как бездарная повесть. И в эту же корзину полетели и жалость, и вина, и надежда на прощение, все, чем так мучительно и так прекрасно бывает человеческое бытие…

Лавров неоднократно пытался подарить что-нибудь своей возлюбленной. Он знал, как беден ее быт, знал, что она живет с Жанной в коммунальной квартире, питается бог знает как… То, что Юля не так давно заключила выгодный для себя контракт, ему в голову не приходило. То и дело он покупал какую-нибудь вещицу, которая, по его мнению, была достойна Юли, и все эти вещицы неуклонно возвращались к нему с изъявлениями глубокой признательности, но без объяснений причин отказа. Только один раз эта непонятная девушка снизошла до того, что пояснила: мол, не пристало молодой девице, волей судеб заброшенной в чужой столичный город, принимать от мужчины такие дорогие подарки. Конечно, выразилась она не столь напыщенно, но в ушах Дмитрия, которого умилила и поразила такая старомодная воспитанность, это заявление прозвучало именно так. Если бы он знал, сколько сил стоило Юле не закончить свою тронную речь словами «если он ей не родственник и не жених…». Это было бы прямым намеком, после этого Дмитрий наверняка бы сделал ей предложение, но она боялась его спугнуть.