Виктория Борисова - Кольцо богини

Он подумал немного и закончил:

— С тех пор клад и лежит.

— Найти бы тот клад! — мечтательно выдохнул Колька. Изба у них небогатая, детей — семеро по лавкам, и часто приходится есть хлеб с мякиной. — Я б тогда самый лучший дом построил — под железной крышей! Граммофон купил, сапоги со скрипом, гармонику… Булки белые каждый день от пуза трескал!

— А я бы… — Гришка уперся в землю кулаками, будто изготовившись к прыжку. — Я бы в город подался! Дяденька мой, Филипп Трофимыч, служил в приказчиках у купца Самыкина, так он сказывал — там такая жизнь, не чета нашей деревенской. Дома о пяти этажах! Кинематограф! Трактиры с музыкой, барышни нарядные ходят, в шляпках… Сам бы в купцы вышел, лавку открыл с самолучшими товарами!

Саша задумчиво молчал, обняв руками колени. По правде сказать, он и не знал, что бы стал делать с богатством, окажись оно у него в руках. Уж не лавку открывать, это точно… Но рассказ об удали и лихости знаменитого разбойника тронул и его душу.

Этой зимой он прочел «Таинственный остров», сочинение англичанина Стивенсона. С замиранием сердца следил за приключениями капитана Смоллетта и доктора Ливси, представлял себя на месте Джима — своего сверстника, спасался с ними от пиратов и разыскивал золото капитана Флинта. Только там, в книге, все было так далеко и невероятно! Странно было думать, что вот здесь, совсем рядом, лежит, быть может, настоящий клад.

— А ну, цыц вы! — рассердился старик. — Ишь, губу раскатали! И ты, Ляксандра Васильич, лучше не думай об этом, не спрашивай. Дурное это дело, нечистое.

— Отчего же нечистое, если клад — ничей теперь? — . спросил Саша.

Старик ответил не сразу. Лицо его приобрело испуганное выражение, словно он вспомнил что-то такое, о чем говорить не хотел бы. Беззубый рот запал еще глубже, старик зачем-то оглянулся по сторонам, будто опасаясь, что кто-то услышит, и заговорил совсем тихо, почти шепотом:

— Оттого и нечистое, что его злая сила сторожит! Кудеяр ведь не только разбойник был, но и сильномогучий колдун. Клады свои зарывал не просто так, а с зароком, с приговором. И какой был зарок — никто теперь не знает…

— А что такое — с зароком?

— Слова надо знать особенные, чтобы, значит, клад выкопать и самому живому остаться. А кто его не знает — дурной смертью помрет. Годов пятьдесят назад — я еще молодой был — собрались человек до пятнадцати этот клад добывать. Копали, копали, запустят щуп — слышно, как бы в дерево ударяется и близко совсем, а покопают еще — все столь же глубоко, потому что клад в землю уходит. Тут-то и смекнули — с приговором положен, а отговора никто не знает! Ну, послали за знахарем. А знахарь Игнат — он и сейчас за греблей живет, на старой мельнице — пошептал чего-то, уголек в воде затушил, да и говорит, что зарок тут особый положен, на кровное сродство. Чтобы, значит, клад никому, кроме Кудеярова отродья, не достался! Сказал так, плюнул да домой пошел. Тут бы и отступиться православным, да, видать, алчба заела. Роют, роют, огромадную яму выкопали, а тут песок и осыпался… Их когда хватились — холодных уже откопали. Крику-то было на селе! Бабы голосили! С тех пор никто и не ходит в то место проклятое — боятся. Знать, сам Кудеяр свою казну сторожит…

Старик сокрушенно покачал головой и сказал твердо:

— Вот я и говорю — от проклятого богатства добра не бывает.

Он посмотрел на небо — туда, где легкие облака уже начали розоветь от первых лучей восходящего солнца, и добавил совсем другим тоном:

— Заря занялась… Пора уже и обратно идтить.

И верно. От реки поднимался легкий туман, и как он рассеивался постепенно в первом утреннем свете, так и наваждение купальской ночи исчезало без следа.

— Да погоди ты, дед! Успеется! А ну, айда купаться!

— И то… Давай вперегонки!

Гришка с Колькой разом вскочили на ноги и побежали к реке, стаскивая через голову замашные рубахи. Чуть помедлив, к ним присоединился и Саша. Теплая, словно парное молоко, вода ласково приняла его тело.

Пока друзья с радостными криками плескались на мелководье, брызгая друг в друга водой, он заплыл на самую середину реки, перевернулся на спину и так еще долго лежал, отдыхая и глядя в небо, нежно розовеющее над головой.

С той ночи что-то изменилось в его душе. Читал он в какой-то книге, что жизнь человеческая разделяется на люстры — в каждом люстре по семи лет — и что в течение каждого люстра совершенно меняется у человека состав его крови и тела, его мысли, чувства и характер. А Саше Петровским постом как раз сравнялось четырнадцать.

На рождение папенька подарил ему настоящую двустволку. Правда, старую, шомпольную, зато знаменитого завода «Гастин-Ренетт». Таких редких ружей в мире осталось, пожалуй, штук пять или шесть… Саша почему-то очень гордился этим и радовался подарку.

Теперь он совсем перестал ходить на деревню. Все дни либо просиживал у папеньки в библиотеке, либо уходил охотиться, а точнее — просто бродил по окрестностям в одиночку, в сопровождении одной только Стрелки — старой тонконогой борзой.

Рассказ старика о разбойнике Кудеяре никак не шел из головы. Саша снова и снова вспоминал его, каждый раз сердце схватывала сладкая жуть и непонятная тоска. Он досадовал, что не расспросил деда Пахома поподробнее, мало узнал про знаменитого разбойника, но идти и спрашивать снова отчего-то было неловко.

Кудеяр ему даже снился — часто, почти каждую ночь. Огромный, широкий в плечах и груди, заросший черно-седой бородой, но совсем не страшный… Лицо его, похожее на иконописные византийские лики, было строго и красиво, только темно-серые, словно дымчатые глаза из-под тяжелых век смотрели добродушно и чуть насмешливо. Кудеяр во сне говорил что-то, но слов Саша не мог разобрать, как ни силился, потом, махнув рукой, уходил и все манил за собой.

Сны эти тревожили Сашу. Словно какая-то невидимая сила упорно отгораживала его от других людей и влекла прочь из дома…

Лето выдалось жаркое, душное, с частыми грозами. Однажды — уже в конце августа, когда поля стоят пусты и просторны, но еще по-летнему светлы и веселы, — Саша заблудился.

Поначалу он и сам не понял, как это вышло. Ближний лесок, принадлежащий престарелой графине Хлыдиной, куда деревенские девки ходят за грибами и ягодами, был так знаком, так исхожен вдоль и поперек, что, кажется, любую тропинку Саша мог бы отыскать хоть с закрытыми глазами.

В тот день он вышел из дома совсем рано — только петухи пропели на деревне. Спать больше не хотелось. Саша взял на кухне испеченную с вечера ржаную лепешку, подхватил ружье, свистнул Стрелку и вышел из дома тихо, стараясь не скрипнуть дверями.

Утро выдалось ясное и погожее. Солнце блестело в небе — вроде бы еще летнее, горячее, но в воздухе уже висит предчувствие близкой осени. Он шел напрямик, прямо через поле, и желтая щетка жнивья шуршала под сапогами.