Наталия Миронина - В ожидании Синдбада

«Что же теперь?» – вдруг спросила себя Ника, пытаясь понять, что последует за тремя днями скорби, за неразберихой на комбинате и за волнениями в городе. Ее пугало то, что подправить, исправить, изменить ничего нельзя. В ее жизни это первая настоящая трагедия, и как вести себя, она не знала. Только поздно вечером она нашла в себе силы покинуть двор Бестужевых.

Дом Ники был темным. Не горели окна, не горел фонарь над крыльцом. «Мама еще на работе. Неудивительно. Сейчас все будут заняты одним делом». – Ника вытащила ключ, но дверь оказалась открытой.

– Мама? – Ника вошла в темный дом. – Мама, ты пришла?

Ветер зашумел на улице, и Нике показалось, что ей кто-то ответил. Но кто может быть в доме, кто открыл дверь? И почему здесь так темно? Вдруг страх охватил ее и не дал сделать ни единого движения. Ника стояла в темноте, всеми силами стараясь не закричать, – в доме слышались звуки.

– Кто здесь?! Мама? Это ты?.. – повторила Ника и поняла, что странные звуки доносились из комнаты матери. И эти звуки – плач. Тихий, сдавленный, отчаянный.

– Мама! Что ты меня пугаешь! Почему ты не отвечаешь? – Ника помчалась в комнату и там щелкнула кнопкой торшера. – Ты дома? Почему не отвечаешь? – Ника уже хотела возмутиться, но осеклась.

Калерия Петровна лежала на диване, уткнувшись в подушку. Плечи ее содрогались от рыданий.

– Что такое? Господи, мамочка, да что такое с тобой!

В ответ Калерия Петровна заплакала еще сильнее.

Ника сбегала на кухню, налила воды, накапала лекарства, силой заставила мать все это выпить.

– А теперь – говори! – Ника почувствовала себя взрослой. «Я и есть взрослая. Сколько можно быть маленькой дочкой?!» – подумала она и, взглянув на мать, все поняла.

– Бестужев? Петр Николаевич? – догадалась Ника.

Мать покачала головой, и слезы снова полились из глаз.

– Что ты! Перестань! Уже не поможешь. Мама, я же все понимаю, но не поможешь. Ты перестань плакать. Все пройдет. Вот увидишь. Все пройдет. Ты будешь его помнить. Всю жизнь. Но будешь помнить совсем другим и по-другому. Мама, поверь мне, я знаю. Я точно знаю. Ты ни разу не вспомнишь этот день. Но зато будешь вспоминать другие – радостные, светлые. Их ведь много у вас было? Теперь я все понимаю…

Калерия Петровна с удивлением посмотрела на дочь, которая все правильно поняла.

– Я тебе никогда не говорила. И думала, что ты ничего не заметишь. Не поймешь. Но сейчас даже скрывать не хочу. Я любила его. И он меня. Но мы не могли быть вместе.

– Я догадывалась. Тебе тяжело. Ты так и не вышла замуж, несмотря на одиночество.

– Он не ушел бы из семьи. И я не смогла ее разбить. Так все было сложно.

– Мама, так у всех. У всех есть что-то, что нельзя изменить. Ты это знаешь лучше меня.

– Похоже, что ты все-таки умнеешь, – улыбнулась Калерия Петровна. Она привстала с подушки и поцеловала дочь.

Ника смутилась, никогда мать не была с ней так доверительна.

– Я пойду чайник поставлю, а ты иди умойся и будем ужинать. Кстати, я контрольную написала, решила все задачи. И похоже, на сегодня это единственная хорошая новость, – грустно отчиталась Ника.

Ника готовила ужин – пока она взбивала яйца для омлета и варила картошку, она припоминала все, что еще недавно казалось таинственным и загадочным, а теперь стало явным. Ника вспоминала, как мать пыталась скрыть свою влюбленность. И Нике, совсем еще юной, стало жаль Калерию Петровну. «А ведь это и из-за меня тоже. Чтобы меня не расстроить, не навредить. Город-то маленький! – думала Ника, безумно жалея мать. – Ничего. Это только сейчас тяжело. Бестужева мы будем помнить живым. Все детали этих дней уйдут».

Сама того не подозревая, семнадцатилетняя Ника обнаружила «закон памяти» – сам по себе материальный мир воспоминанием быть не может. Воспоминания – это люди и чувства. Детали, предметы – это лишь орнамент.

– Все готово, давай ужинать, – позвала Ника мать. Тушенку Ника добавила к картошке и посыпала это все луком «с подоконника».

– Зачем ты омлет сделала? Картошки с мясом достаточно! – упрекнула ее мать.

– Мам, яйца в холодильнике еще есть. Но если надо, завтра еще купим.

– Ника, я иногда удивляюсь тебе. Ты что шикуешь?! Ты яйца в магазине когда видела? Я же целый день на работе, следить, что и когда привезут, не могу. Придется тебе после школы купить яйца, только не в «большом» магазине. Ты в наш, угловой загляни. Там все не так дорого. Но и очереди!

– Конечно, я куплю. Я завтра же куплю, – Ника пожалела об омлете. Вот тебе детали и «орнамент». Оказывается, о хлебе насущном надо все же помнить. Но она радовалась, что мать рассердилась – хоть немного отвлеклась от мыслей о Бестужеве.

Они сели за стол, принялись за еду, Ника незаметно рассматривала ужинающую мать. Что можно сказать об их отношениях? Вернее, что могла семнадцатилетняя Ника сказать о своих отношениях с мамой. Они были сложными, эти отношения. И Ника вдруг по-взрослому призналась себе в этом. Со слов матери выходило, что именно Ника причина их конфликтов. «Ты не слушаешься меня. Ты не занимаешься как надо. Ты не умеешь разговаривать». Вообще, всегда существовало очень много «не». С другой стороны, всегда находились примеры, которые с готовностью предъявлялись Нике. Это дети знакомых, соседей, а также какой-то мифической Тамары, которая когда-то училась с мамой в институте, а теперь не могла нарадоваться на свою одаренную и просто-таки выдающуюся дочь. О чем бы ни зашел разговор, дочь Тамары это уже сделала, узнала, выучила, освоила. Ника однажды не выдержала и огрызнулась:

– Мама, ты мне скажи, когда дочь Тамары выпьет свою первую рюмку водки. Вот тогда я последую ее примеру. А пока – погожу.

Эта фраза прозвучала, когда Нике исполнилось тринадцать лет. В ответ она получила легкую пощечину. В доме повисло молчание, которое прервалось только через неделю. Ника не извинилась перед матерью, она даже не пыталась сделать виноватый вид. Нике надоели эти неизвестные Тамара и ее дочка. Какое-то время прошло без упоминаний «идеального ребенка», но пьедестал пустовал недолго – дочь еще одной знакомой оказалась весьма подходящим объектом поклонения. Иногда Нике казалось, что мать придумывает эти все назидательные истории, поскольку ничего более убедительного предложить не может. И она опять начинала обижаться, ощущать готовность огрызаться и грубить в ответ. Но в глубине души даже у маленькой Ники жила жалость. Эту жалость она почерпнула у соседей и знакомых, эта жалость облекалась в словосочетание «мама – вдова». Она быстро узнала и значение слова «вдова» и, то, что ее отец был человеком очень хорошим, добрым и заботливым. Это она узнала от посторонних людей, мама об отце никогда не рассказывала. Ника не помнила, чтобы мама присела на краешек постели и стала вспоминать что-нибудь из прошлой жизни. Ника ничего не знала о привычках отца, его любимых книжках, фильмах, блюдах. Дочь пыталась задавать вопросы, но разговоры без всяких объяснений прерывались. Ника гадала: отчего это так? Ведь, судя по всему, до случайной смерти отца жизнь родителей была безоблачной. Во всяком случае, так твердили все. Только потом, во взрослой жизни, Ника нашла силы простить мать за эту скрытность и смогла объяснить ее поведение. Мать, безумно любившая отца, замкнулась, дабы никто не мог ее пожалеть, увидеть ее горе и слабость. От жалости она потеряла бы силы, а росла дочь, и рассчитывать можно только на себя.