Дженни Хан - P. S. Я все еще люблю тебя

Сторми пожимает плечами и продолжает напевать, слегка покачивая бедрами. «Надвигается шторм…»

Она бы так и пела весь день, если бы я ее не отвлекла.

– Сторми, расскажите, где вы были, когда погиб Джон Ф. Кеннеди?

– Это случилось в пятницу. Я пекла перевернутый ананасовый пирог для собрания бридж-клуба. Поставила его в духовку, а потом увидела новости. В итоге я совсем забыла про пирог и чуть весь дом не спалила. Пришлось потом перекрашивать кухню, столько на ней было сажи. – Она качает головой. – Этот человек был святым. Настоящим принцем. Если бы я встретила его в свои лучшие годы, мы бы неплохо провели время. Знаешь, я флиртовала с Кеннеди однажды, в аэропорту. Мы стояли рядом за барной стойкой, и он угостил меня сухим мартини. Аэропорты в те времена были куда более роскошные. Люди наряжались для путешествий. А нынешняя молодежь натягивает в самолет свои ужасные сапоги из овечьей шерсти и пижамные штаны, смотреть больно . Я бы в таком виде даже за почтой не вышла.

– Про кого из Кеннеди вы говорили? – спрашиваю я.

– Что? О, я даже не знаю. Так или иначе, у него был подбородок Кеннеди.

Я прикусываю губу, чтобы не улыбнуться. Сторми и ее похождения!

– А можно мне рецепт вашего перевернутого ананасового пирога?

– Конечно, дорогая. Тебе понадобится обычный бисквитный торт из коробки, консервированные ананасы, коричневый сахар и коктейльная вишенка для украшения. Главное, чтобы ананасы были колечками , а не кусочками .

Звучит просто ужасно. Я пытаюсь дипломатично кивать, но Сторми видит меня насквозь и говорит сердито:

– Думаешь, у меня было время сидеть и месить тесто для пирогов, как какая-то скучная старая домохозяйка?

– Вы никогда не будете скучной, – спешу я ее заверить, потому что это правда и потому что я знаю, что ей будет приятно это слышать.

– Тебе надо поменьше печь и побольше жить, – ворчит она раздраженно, хотя никогда раньше на меня не злилась. – Молодые не ценят свою молодость, – она хмурится. – У меня ноги болят. Принеси мне тайленол, пожалуйста.

Я вскакиваю, надеясь побыстрее вернуть ее расположение.

– Где он у вас лежит?

– В кухонном ящике, у раковины.

Я роюсь на кухне, но таблеток не вижу. Батарейки, тальк, стопка салфеток из Макдоналдса, пакетики сахара, почерневший банан. Украдкой я бросаю банан в мусорное ведро.

– Сторми, я не вижу здесь тайленола! Может, он где-нибудь еще?

– Забудь, – говорит она резко, подходя ко мне сзади и отодвигая в сторону. – Сама найду.

– Может, заварить вам чаю?

Сторми уже в возрасте, поэтому так себя ведет. Она не хотела быть грубой. Я в этом уверена.

– Чай для старух. Я выпью коктейль.

– Уже несу, – говорю я.

Мои занятия «скрапбукинг для пенсионеров» официально начались. Не буду отрицать, посещаемость меня разочаровала. Сегодня здесь только Сторми, Алисия Ито – бодрая и крепкая старушка с аккуратными отполированными ногтями и короткой стрижкой, и хитрый мистер Моралес, который пришел только потому, что запал на Сторми. Или на Алисию. Сложно сказать наверняка, так как он флиртует с обеими, и каждой посвятил по странице своего альбома, который решил назвать «Старые добрые времена». Страницу Сторми мистер Моралес украсил музыкальными нотами, клавишами пианино и фотографией, на которой они вместе танцуют на прошлогодней дискотеке. Страницу Алисии он еще не закончил, но по центру уже приклеил фотографию, где та сидит на скамейке во дворе, глядя перед собой, и украсил ее цветочками. Очень романтично.

Бюджет мне выделили скромный, поэтому я принесла собственные материалы. Кроме того, я велела своим ученикам собрать картинки из журналов, а также всякие мелочи, вроде помпонов и пуговиц. Сторми такая же барахольщица, как и я, и у нее нашлось множество сокровищ: кружева с платьев, в которых крестили ее детей, коробок спичек из мотеля, где она познакомилась с мужем («Не спрашивай», – сказала она на это), корешок билета из парижского кабаре. «Париж 1920-го! – всполошилась я. – Вы встречали Хемингуэя?» Но Сторми лишь бросила на меня презрительный взгляд: вообще-то она не настолько старая, а мне следует подучить историю.

У Алисии более минималистический и аккуратный стиль. Моим черным маркером для каллиграфии она подписала каждую фотографию японскими иероглифами.

– Что здесь написано? – спрашиваю я, указывая на снимок, где Алисия и ее муж, Фил, стоят у Ниагарского водопада. Они держатся за руки и облачены в желтые дождевики.

Алисия улыбается.

– Здесь написано «День, когда мы попали под дождь».

Значит, Алисия тоже романтик.

– Должно быть, вы очень по нему скучаете.

Фил умер год назад. Я встречалась с ним лишь несколько раз, когда помогала Марго с организацией пятничных вечеров. У Фила был старческий маразм, и он почти не разговаривал. Обычно он сидел в инвалидном кресле в общей комнате и всем улыбался. Алисия от него ни на шаг не отходила.

– Я скучаю по нему каждый день, – отвечает она, прослезившись.

Сторми втискивается между нами, с зеленой блестящей ручкой за ухом, и говорит:

– Алисия, тебе бы чуть оживить свои страницы. – Она подталкивает в ее сторону набор наклеек с зонтиками.

– Нет, спасибо, – натянуто отвечает Алисия, отодвигая свой альбом подальше от Сторми. – У нас с тобой разные стили.

Сторми щурится.

Я подбегаю к колонкам и увеличиваю звук, чтобы разрядить обстановку. Пританцовывая, Сторми подходит ко мне и поет:

– Джонни – ангел, Джонни – ангел, Джонни, ты мой ангел…

Мы наклоняем головы друг к другу и продолжаем хором:

– Я мечтаю о нас с тобой и том, что между нами будет.

Когда Алисия уходит в туалет, Сторми говорит:

– Какая же она зануда, фу!

– Вовсе она не зануда, – защищаю я ее.

Сторми направляет на меня палец с ярко-розовым маникюром.

– Не смей любить ее больше меня только потому, что вы обе азиатки.

Проведя какое-то время в доме престарелых, я привыкла к слегка расистским комментариям пенсионеров. Сторми хотя бы больше не говорит о нас как о людях «восточной внешности».

– Вы мне одинаково нравитесь, – уверяю ее я.

– Не бывает такого! – Она шмыгает носом. – Никто никому не может нравиться абсолютно одинаково.

– Разве своих детей вы любите не одинаково сильно?

– Конечно, нет!

– Я думала, у родителей нет любимчиков.

– Разумеется, есть. Я больше всех люблю младшего, Кента, потому что он маменькин сынок. Он навещает меня каждое воскресенье.

Я не хочу в это верить и говорю:

– Ну, не знаю. По-моему, у моих родителей не было любимчиков.

Я говорю так, потому что считаю, что это правильно. Но так ли это на самом деле? Если бы кто-то приставил пистолет к моей голове и приказал выбирать, кого бы я назвала папиной любимицей? Наверное, Марго. Они с ним очень похожи. Она искренне любит документальные фильмы и наблюдение за птицами, как и папа. Китти – младшая, что автоматически дает ей преимущество. Но как же я, средняя из сестер Сонг? Может, я была маминой любимицей? Хотела бы я знать наверняка. Я бы спросила папу, но вряд ли он скажет правду. Надо выяснить у Марго.