Мелисса Фостер - Скорбь Тру

Она села и спросила его.

— Что это значит? Юридическое подтверждение?

Трумэн присел на край кровати, положил локти на колени и сложил руки.

— У них нет свидетельств о рождении, и я еще не являюсь их официальным опекуном. Я должен позаботиться об этих вещах.

— О, — сказала она облегченно. — То, как ты это сказал, я думала, что существует что-то еще. Разве это не простое заполнение нескольких форм в здании суда, или через адвоката, или еще что-нибудь?

Он покачал головой и серьезно на нее взглянул.

— Не для меня.

— Почему нет? Я не понимаю.

Он взял ее руки в свои, и воздух вокруг них свернулся, наполняясь беспокойством.

— Джемма, они никогда не отдадут мне детей с чистосердечным признанием в непредумышленном убийстве в моем деле. Почему они захотят сделать это?

— Потому, что ты их брат, и ты к ним хорошо относишься. Ты отбыл свое время, а это было не так, что ты вдруг вышел и случайно совершил убийство, — она не сомневалась в его праве опеки над детьми.

— Это не имеет значения. Я уверен, что они войдут в систему. Они заберут их у меня. Я не могу так рисковать.

Она встала и скрестила руки на груди.

— Нет. Нет. Они не могут этого сделать. Ты не можешь знать, что они сделают.

— Я не буду рисковать, чтобы это узнать.

— Что ты имеешь в виду? Опеку над детьми?

— Я имею в виду, что сделаю все, что в моих силах, чтобы они продолжали оставаться там, где находятся сейчас.

Она покачала головой, все еще смущенная этим разговором.

Он встал и подошел к ней, чтобы успокоить.

— Булет знает парня, который может сделать фальшивые свидетельства о рождении, чтобы я мог зачислить Кеннеди в школу осенью в следующем году и…

— Что? Ты не можешь это сделать? — этого не может быть. — Трумэн, ты не можешь начать свою жизнь со лжи. Она останется с тобой навечно.

— Они никогда об этом не узнают, — его глаза наполнились сожалением.

Она сделала шаг в сторону, смущенная и расстроенная.

— Но мы знаем. Я не могу быть частью чего-то незаконного. И ты тоже не можешь, — она потянулась к нему, надеясь изменить его мнение. Когда он взял ее за руку, между ними возникла знакомая связь, слишком сильная, чтобы ее омрачило даже разногласие.

— Тру, ты должен подумать об этом. Ты только что сказал, что не дождёшься, когда закончится период досрочного освобождения. Но разве это не считается чем-то незаконным? Разве они не смогут отправить тебя обратно в тюрьму за нарушение условий досрочного освобождения? А что будет с детьми?

Напряжение пульсировало в венах на его шее.

— Чего ты от меня ждешь? — он отпустил ее руку и стал вышагивать взад-вперед. — Это моя семья. Я не могу позволить им войти в систему, где им придется расти самостоятельно.

— Я знаю, что не можешь, — она подошла к нему, и он неохотно прекратил вышагивать, его губы сжались в твердую линию, а глаза прищурились. — Но ни один из нас не может позволить себе нарушить закон. Должен быть другой выход.

— Я не стану рисковать, чтобы потом их забрали, — сказал он, и полная ясность грузом навалилась на них.

Но Джемма не закончила этот разговор.

— Я не могу участвовать в этом. Ты понимаешь? Я не могу быть частью чего-то противозаконного, и неважно, насколько сильно я люблю их и тебя, — она пристально на него посмотрела, желваки на его челюсти ходили ходуном.

— Джемма, — взмолился он, — Это мои дети.

— И ты мужчина, которого я люблю. А это дети, которых я люблю, — она взяла его за руки и смягчила тон, — Ты мой «Tru Blue», и судя по всему, ты их отец. Готов ли ты рискнуть, и отправиться обратно в тюрьму из-за того, что боишься того, что их вдруг заберут, если ты все сделаешь правильно? Законным путем?

— Я делаю это ради них, — настаивал он. — Они и так прошли через многое.

— Я понимаю, Тру. Но манипулировать законом — это не то, что здесь нужно делать, независимо от того, как ты на это смотришь. Разве ты не можешь спросить кого-нибудь, кто в этом разбирается? Если Булет знает людей, которые делают фальшивые документы, может быть, он также знает адвоката, который сможет помочь нам разобраться в этом деле? Я просто не вижу ответа в твоих глазах на эти вопросы, что все может быть по-другому.

— Что, если я потеряю детей, пытаясь это выяснить?

Оба замолчали.

— Это чертово дерьмо, — сказал он, печально вздохнув. — Все, чего я хочу, — это заботиться о них.

— Я знаю. Но я не могу сделать что-то незаконное. Я не могу рисковать, даже ради детей, — слезы наполнили ее глаза, и сердце разрывалось на части.

— Я не хочу потерять тебя и потерять их. Не проси меня делать этот выбор, — он притянул ее в свои объятья, — его сердце билось также быстро, как и его.

— Не проси меня принимать в другую сторону, — сказала она.

Грусть в его глазах чуть не заставила ее упасть на колени.

— Что, если это единственный способ, которым я могу их удержать?

Ее охватило напряжение, и она замолчала, не желая отвечать на вопросы и надеясь, что ей не придётся это делать.

Глава 24

Трумэн следил за женщиной, сидящей в зале реабилитационного центра, и надеялся, что он поступает правильно. После того, как его идеальный вечер с Джеммой перерос в дерьмовую ночь, он так и не уснул. Он не спал всю ночь, обнимая ее и пытаясь понять, что делать. К тому моменту, когда она ушла на работу сегодня утром, а затем на благотворительный вечер, у него все еще не было ответа. Но все же у него была идея, и она казалось ему лучше, чем ничего. Он не мог потерять детей, но также он не мог потерять Джемму. Как он это видел, Куинси был его единственной надеждой.

Он вошел в ту же комнату, в которой встречался с братом в последний раз, только в этот раз он чувствовал себя по-другому. Потому что на этот раз он собирался спросить своего брата о том, о чем не знает, имеет ли право спросить. Это было то, что, он надеялся, поможет Куинси закончить реабилитацию и оставаться чистым.

Что-то, что имело невероятную силу для обратного удара.

Плохо.

Через несколько минут Куинси вошёл в дверь, и будто весь воздух высосали из комнаты, когда они смотрели друг другу в глаза. Врач сказал Трумэну, что Куинси отлично справляется и уже добился кое-какого прогресса. Прошлое — самое тяжелое испытание, но никто не говорил, что будет легко. Лицо Куинси не было видно из-за синяков, глаза были острыми, а движения уже были не такими резкими и напряженными.

— Эй, — сказал Куинси.

Его дружелюбный, но очень отстраненный тон заставил Трумэна напрячься. Он ожидал, что брат все еще будет сердиться и вступит в спор, несмотря на то, что говорил врач.

Куинси сделал шаг вперед, поднял руку, как будто собирался дотянуться до Трумэна, а затем снова уронил ее вдоль туловища и опустил глаза в пол.