Марион Орха - Танец страсти

— Guapa, guapa! [32]— орали цыгане и хлопали все громче, стучали деревянными палочками. — Давай, смелее!

Широким жестом Кармен положила веер и застыла, чуть выдвинув вперед ногу. Пристукнула каблуком, и мгновенно настала тишина. Медленно-медленно Кармен подняла руки над головой, одновременно прищелкивая пальцами. Ее руки были гибки, как прутья ивы, лицо недвижно и торжественно. Она точно знала, когда замереть, когда сменить шаг, развести пальцы, движением рук рассечь воздух. Я не сводила с нее глаз. В звуках дикого воющего пения и в танце рождалась повесть о горестях и печалях. Бешено отбивая чечетку, Кармен яростно сражалась с мрачным облаком надвигающейся смерти.

Потом зазвучала новая песня, и танец стал радостнее и веселее. Кармен повествовала о жизни, о сладких апельсинах и порхающих птицах. Все мои прежние представления о красоте рушились. Толстое, нелепое тело цыганки каждым движением пело о любви и желании; Кармен то обретала грацию молоденькой девушки, то становилась по-королевски величественной.

С места вскочил тонкий, совсем юный парнишка, танцуя, пошел след в след за Кармен. Она откликнулась на его появление мягкой насмешкой. Казалось, ее движения говорят: «Вот теперь перед тобой настоящая женщина, а до этой минуты ты видел девчонку». Кармен то добродушно посмеивалась, а то вдруг становилась любящей и заботливой. Они танцевали — то шутливо, то чувственно; под конец я неожиданно сообразила, что стройный юноша — ее сын.

Позже Долорес подвела свою тетушку ко мне познакомиться.

— Меня учили совсем другим танцам, — сказала я, все еще не оправившись от изумления.

Кармен повела полными плечами.

— Есть испанский танец, а есть фламенко.

— Фламенко? — переспросила я, наслаждаясь звучанием незнакомого слова. — Что это значит?

Она снова пожала плечами.

Насколько я поняла, фламенко — это особый стиль, особое отношение к жизни. Танец фламенко полон огня, он шумный, яркий, смелый. У него древние корни, и он исполнен гордости и чувства собственного достоинства [33].

Кармен была суровой учительницей. Хотя я платила ей очень щедро, она ни на миг не позволяла забыть, что я получаю от нее ценнейший подарок. Пусть; я была на все согласна. Цыгане черпали свое искусство из какого-то природного источника, и я желала разобраться, как они это делают.

Кармен снова и снова заставляла меня повторять движения, а шумная малышня вбегала в пещеру и снова убегала, смеясь надо мной и передразнивая.

— Ты неплохо танцуешь, — сказала она как-то раз. — Но без duende у тебя есть лишь форма танца, пустая скорлупа.

— Что такое duende ?

— Это — неясный звук, тайна. То, что в крови. Что пришло от дедов и прадедов. Чтобы танцевать с duende, тебе надо найти самую суть, сердцевину. Все лишнее нужно отбросить. А когда отыщешь то, что внутри, сырое, трепещущее, — тогда сможешь начать. — Кармен хлопнула в ладоши: — Давай снова.

Я сделала несколько первых шагов. Кармен качнула головой:

— В тебе слишком сильна английская кровь. Она не дает тебе двигаться.

— Я не англичанка! — возразила я.

Кармен обидно расхохоталась.

— Да ты вообще танцуешь, словно в жилах вода, а не кровь. Ну точь-в-точь старая корова на лугу. Будто у тебя в сердце не огонь, а толстая ленивая жаба. — Она снова хлопнула в ладоши: — Пошла!

Разъяренная обидными словами, я вихрем пустилась в пляс. Руки рвали воздух в клочья, пальцы были, словно ножи.

Отплясала; остановилась, тяжело дыша. Кармен зааплодировала.

— Так-то лучше, — сказала она довольно.

Каждый раз, как я отправлялась в пещеры к цыганам, Эллен меня сопровождала. Не то чтобы ей нравилось — она полагала это своим долгом.

— Понять не могу, что вас туда тянет? — говорила она. — Совершенно отвратительный народ. И еда у них прямо плавает в масле. К тому же они без зазрения совести вас обдирают.

— Эллен, если вам не хочется, не ходите.

— Отпускать вас одну?! Да с вами там бог весть что может случиться.

— Ладно; тогда пора отправляться.

По дороге к пещерам Эллен не умолкала:

— Ничего из этого не выйдет. Весь этот вой и топот — они такие грубые, никакого нет благородства. И в движениях ни тонкости, ни изящества. Это вообще назвать танцем нельзя.

— Возможно, оттого мне и нравится.

— Так ведь никто платить за такое зрелище не станет. Денег вам на нем никак не заработать.

— Посмотрим, — стояла я на своем.

Близилась весна, и одна из двоюродных сестер Долорес вышла замуж. Кармен пригласила меня на свадьбу; она же посоветовала, какой сделать подарок — конверт с деньгами, вложенный в ларец с серебряными ножами. К вечеру дошло дело до песен и танцев. Порой мужчина и женщина танцевали друг против друга, точно противники в смертельной схватке, а порой улыбались друг другу, смеялись.

Эллен с каменным лицом сидела в углу, словно чувствовала себя в одном из нижних кругов ада. Если ей предлагали вино или еду, она неизменно качала головой, отказываясь.

— Это очень невежливо, вы их напрасно обижаете, — указала ей я.

— Мне все равно!

За прошедшие несколько месяцев семейство Долорес начало воспринимать меня почти как свою. Думаю, их забавляло, что я хочу у них учиться. Одна лишь старая бабка не желала меня признавать.

То и дело разносили вино — густое, золотистое, которое огоньком растекалось внутри. Чем ближе к ночи, тем более дикими и страстными делались танцы.

После очередной здравицы молодоженам девушка по имени Имакулата пошла по кругу, кого-то или что-то высматривая; Черные глаза сверкали из-под сросшихся густых бровей. Кто-то указал на меня, но я решительно потрясла головой. Имакулату это не остановило: невзирая на мои возражения, она вытащила меня на середину пещеры.

Покачиваясь из стороны в сторону, руками сплетая в воздухе замысловатые узоры, Имакулата начала фанданго. Я повторяла ее движения, однако тело было неловким, точно закостеневшим. Имакулата с силой топала по земляному полу, так что взлетала пыль; дернув за подбородок, она заставила меня высоко поднять голову. Цыгане кругом оглушительно хлопали, Имакулата сердито закричала. Потом они заорали все разом, яростно топая ногами.

Вино и дружные хлопки сделали свое дело; от шума и жары у меня кругом пошла голова, а в тело вдруг влилась незнакомая прежде сила. Во мне проснулось нечто природное, первобытное — и больше уже не уснуло. Имакулата подталкивала меня, упрашивала, подзуживала; она отбивала ритм, ее руки давали танцу жизнь. И эта жизнь билась у меня в животе, в сердце, в горле. Пот заливал лоб, платье на спине и груди промокло насквозь.

После фанданго я исполнила танец solea. Грудь мне пронзала любовь, она порождала движения рук, от нее ожили и заговорили на собственном языке пальцы. Я изобразила зарождение любви, затем ее смерть. Показала глубокие тени и вспышки света. Розовый бутон на весенней ветке. Букет сухих лилий, оставленный у входа в склеп. Я станцевала робкий стук начавшегося дождя по сухой, изможденной, растрескавшейся земле. Брошенную возлюбленную. Я танцевала голые ветви дерева, некрещеного младенца, зарытого под корнями капока. Все свои горести и потери я танцевала там, в цыганской пещере. Прическа распалась, волосы рассыпались по плечам, платье оказалось порвано, пот лил с меня ручьем.