Оксана Сергеева - На краю неба (СИ)

Ему всегда нравилась импульсивность Кати, ее искренность в проявлении чувств. Именно к этому тянулся, наверное, оттого что сам не всегда мог себе позволить такую эмоциональную открытость. Приходилось принимать решения, в которых эмоции неуместны. Порой эти решения и вовсе противоречили внутренним ощущениям. А Катька, да, сейчас готова выматерить, через пять минут снова будет обожать. Такую он ее понимал лучше, чем когда она надевала маску хладнокровия. Раздражало, потому что знал: это все напускное, и внутри у нее бурлит. Бесило, если начинала говорить не то, что на самом деле думала, при этом искренне веря, что он на это купился.

Вот как сейчас… В глазах ее появился холодок, движения рук стали какие-то слишком расчетливые, спина закаменела, а улыбка перестала светиться теплом, стала тщательной, выверенной.

Катю поразил его ответ. Все оказалось так просто, что не верилось. Так не бывает.

Дима расстался с Агатой.

Дима предлагает ей отношения.

— Продолжай, Катрин, а то я не чувствую себя в безопасности, все еще рискуя быть съеденным вместо этого негодного осьминога.

— Не уверена, что хочу продолжать.

— Крошка, кто не рискует, тот не пьет шампанского.

— Митенька, с тобой сопьешься так рисковать. Я тебе говорила, что мне не нравится эта игра. Я же тебе сразу сказала: не надо делать что-то из вежливости.

— Я не из вежливости.

— По-моему, я освободила тебя от всяких обязательств.

— Это да. Вот только ты почему-то забыла спросить моего мнения на этот счет: хочу ли я освобождаться.

— Знаешь, сужу по прошлому опыту. Хочешь откровенно?

— Весь вечер только и жду этих откровений.

— Когда мы в первый раз поцеловались, ты сказал, что тебе в голову вино ударило.

— Так если оно и правда ударило.

— Думаешь, я теперь буду дожидаться, что ты мне после первого секса начнешь рассказывать, как на тебя что-то там снова нашло? Вот я и освободила тебя от такой ответственности.

— Я не просил. Ты поторопилась. Я прекрасно знал, что делаю и почему.

— А если мы станем встречаться, ты мне тоже будешь изменять? Как Агате изменил со мной. Встречаться будешь со мной, а уедешь в Копенгаген и найдется там какая-нибудь…

— Я иногда не понимаю твоих шуток, — на удивление серьезно сказал Дима. Кажется, искренне. — Ты же не можешь серьезно так думать? Нет, моя Катя не может так думать. Это же бред.

«А я не понимаю тебя», — сказала про себя Шаурина.

Для него это бред, конечно. Но если задуматься, то только это в голову и приходит.

— Ты тогда сам полез ко мне. Сам оттолкнул. Сам зачем-то начал встречаться с Адочкой. Зная о моих чувствах, зная о своих. Зачем? Нет, ну если тогда тебе было все равно…

— Не было! — резко сказал он, словно пытаясь оборвать поток обвинений.

— Ты сам полез ко мне! — упрямо напомнила Катя. Тяжело такое говорить, и она все еще не была уверена, что поступает правильно. — А потом мозолил мне глаза со своей Агатой!

Обидно, тогда он и правда сам полез к ней целоваться, спровоцировал, она, дурочка, призналась ему в любви, а он оттолкнул ее.

Потом Катя старательно делала вид, что ей все равно и Крапивин ее совершенно не интересует. Позже стала изображать ненависть. Иногда она действительно проникалась этим чувством и каждой клеточкой ненавидела его за свою слепую и глупую любовь, за свое неумение владеть собой рядом с ним. Все время то любила, то ненавидела. Самое гадкое, что Крапивин же наоборот продолжал демонстрировать к ней свое нежное ласковое отношение. Лицемер.

— Мне сложно объяснить это. Мне было двадцать шесть, тебе — шестнадцать. О чем тут можно говорить? — «лицемер» и сейчас не особо пытался оправдаться. Не горел желанием.

Катя рассмеялась, стараясь со смехом выпустить напряжение, которое неожиданно сковало ее до льда в кончиках пальцев.

— Моя мама начала встречаться с папой, когда ей было шестнадцать. Их разницу во возрасте ты знаешь.

Крапивин хотел заговорить об этом, сказать, что есть вещи важнее секса и личных связей — мораль не заменишь сексом или любовью. Но не решился объяснять это, боясь задеть Катиных родителей и ее саму тем самым еще больше обидеть. Он другой, и все. У них с Катей все по-другому.

— А я не понимаю, почему мы обсуждаем то, что было несколько лет назад. Сейчас ты получила все, что хотела. И я получил. Не оттолкнул. Хотел посмотреть, как далеко ты зайдешь, и позволил зайти нам дальше некуда. Хотя я, конечно, хотел, чтобы все случилось не так. Нет Агаты, есть ты, я… И есть родители, которые не против наших отношений, и для которых эти отношения наконец не будут шоком.

— Нет у нас с тобой никаких отношений. Мы просто переспали. Я хотела, чтобы ты был у меня первым, и все. Теперь я буду встречаться с тем, у кого нет таких заморочек, как у тебя. Теперь я буду мозолить тебе глаза своими кавалерами!

— Шаурина, знал бы, еще в шестнадцать трахнул тебя для твоей же безопасности!

— В твои шестнадцать?

— В твои! Шестнадцать! Чтобы ты не искала приключений на свой зад!

Как можно рассчитывать на понимание себя другими, если сам себя тогда не понимал.

Тонкое нежное чувство дружеской любви к Кате внезапно превратилось в нечто мучительно-болезненное. Привычное стало тревожным. Ей шестнадцать, ему двадцать шесть. Катастрофическая разница. Он не знал, нужно ли ему это — что-то менять в своей жизни. Менять ради девочки, которая завтра может встретить другого мальчика и снова горячо влюбиться. И никому не объяснишь, как страшно потерять доверие, взяв ответственность и за себя, и за Катю, если что-то пойдет не так. Он же практически вырос в этой семье, Шаурины очень близки его родителям. А Агата сама за себя в ответе, повстречались – разошлись, в этом нет никакой проблемы. Но Катя не Агата…

Катя вспыхнула от его слов. Весь этот разговор и ее попытка что-то объяснить — напрасны. Дима, он как будто все знает. Все, что она скажет. Словно это для него предсказуемо, узнаваемо. Но это, как ни странно, не сближало их, а наоборот, отдаляло. Именно в эту секунду ощутилась между ними страшная пропасть. Они столько всего уже сказали друг другу, а ближе не стали.

Горько чувствовать себя совершенно влюбленной и слабой, рассказывать о своих обидах и при этом все равно испытывать самые горячие чувства.

Совершенно беспомощной делала ее такая сильная влюбленность, эмоционально неустойчивой. И, конечно, злилась Катерина не на Диму, а на себя. Сложный характер усугублял положение. Сама знала, что не подарок, но ситуация с Крапивиным вытаскивала наружу все недостатки. Он, как полная противоположность, точно зеркало отсвечивал их разность, отражал все самое нелицеприятное, она рядом с Димой сама себе не нравилась.

— Что тебе от меня надо, Крапивин? — с раздражением спросила она и бросила на стол салфетку, которую мяла в руке.