Эль Кеннеди - Сделка

– Надо бы взять у тебя автограф. Когда тебя будут награждать Grammy , я продам его на eBay за огромные деньги.

Я вздыхаю.

– Музыкальный бизнес жесток, дружище. Я не выдержу и сорвусь, если попытаюсь влезть во все это.

– Выдержишь. – В его голосе нет ни тени сомнения. – Кстати, я думаю, ты делаешь ошибку, выступая на конкурсе дуэтом. Ты должна быть на сцене одна. Серьезно. Представь: ты сидишь на сцене в единственном круге света и поешь так, как пела сейчас. Да от твоего выступления у всех зрителей по коже побегут мурашки.

Может, Гаррет и прав. Не насчет мурашек, а насчет того, что я сделала ошибку, объединившись с Кэссом.

– Ну, уже поздно. Мне некуда деваться.

– Ты всегда можешь отказаться.

– Ни за что. Это подло.

– Я имею в виду вот что: если ты откажешься сейчас, у тебя хватит времени подготовить соло. Если будешь тянуть, то останешься в дураках.

– Я так не могу. – Я смотрю на парня с вызовом. – Ты бы смог подвести своих товарищей по команде, зная, что они на тебя рассчитывают?

Он отвечает без колебаний:

– Никогда.

– Тогда почему ты думаешь, что я пойду на такое?

– Потому что Кэсс не из твоей команды, – спокойно отвечает Гаррет. – Судя по тому, что ты рассказываешь, он с самого начала действует исключительно тебе во вред.

– Я согласилась петь с ним, – твердо говорю я. – А мое слово что-то да значит. – Я смотрю на будильник и чертыхаюсь, понимая, сколько времени. – Мне пора. Такси уже ждет меня. – Я быстро соскакиваю с кровати. – Только мне сначала нужно пописать.

Гаррет хмыкает.

– СМИ [20].

– Все писают, Гаррет. Смирись с этим.

Через несколько минут, когда я выхожу из туалета, я вижу на лице Гаррета невиннейшее на свете выражение. И, естественно, у меня тут же возникают подозрения. Я смотрю на учебники, разбросанные по кровати, затем на свою сумку на полу, но ничего из ряда вон входящего не замечаю.

– Что ты сделал? – спрашиваю я.

– Ничего, – беззаботно отвечает он. – Знаешь, у меня завтра игра, так что наше следующее занятие будет в воскресенье. Как тебе? Ближе к вечеру?

– Хорошо, – говорю я, но все равно не могу избавиться от ощущения, что он что-то затеял.

Только через пятнадцать минут, проходя в свою комнату, я обнаруживаю, что мои подозрения были не беспочвенны. У меня от ярости аж сводит скулы, когда я получаю сообщение от Гаррета.

Он: Признание: когда ты была в WC, я стер с твоего iPod весь 1 Direction. Не стоит благодарности.

Я: ЧТО??? Я тебя люблю!

Он: Сильно?

Тут я соображаю, что произошло, и холодею от ужаса.

Я: Я убью тебя! Я имела в виду УБЬЮ! Чертова автозамена.

Он: Нуууууда, теперь будем винить автозамену.

Я: Чтоб ее.

Он: Кажется, кто-то меня так любит, что хочет поцеловать…

Я: Спокойной ночи, Грэхем.

Он: Ты точно не хочешь вернуться сюда? Потренировать наши языки?

Я: Фи. Ни за что.

Он: Угу. ЗЫ – проверь почту. Я отправил тебе зазипованную музыку. Настоящую музыку.

Я: И она прямиком отправится в корзину.

Я улыбаюсь, отправляя это сообщение, и в этот момент в комнату входит Элли – как у нее получается так подгадывать?

– Кому пишешь? – Она пьет свой любимый сок, эту мерзость, и соломинка выпадает из ее рта, когда она ахает: – Вот это да! Джастину?

– Не-а, всего лишь Грэхему. Он опять достал меня до самого не могу.

– А что, вы теперь друзья? – поддразнивает меня Элли.

Я ошарашенно замираю. У меня на языке вертится категорическое «нет», но я чувствую, что это неправильный ответ, вспоминая, как мы провели последние два часа, как я разоткровенничалась с ним о своих проблемах с Кэссом, а потом пела ему серенады, будто трубадур. Если честно, Гаррет Грэхем не так уж плох, как я думала, пусть он временами и бывает невыносим.

Так что я печально улыбаюсь и говорю:

– Ага, наверное.

Грэг Бракстон самый настоящий зверь. Это почти центнер живого веса, а скорость и точность броска в один прекрасный день наверняка обеспечат ему контракт в НХЛ. Ну, только если лига захочет закрыть глаза на то, что он столько времени проводит на скамье штрафников. Сейчас идет второй период, и Бракстон уже заработал три удаления, одно из которых закончилось голом благодаря стараниям Логана. Потом Логан проехал мимо скамейки штрафников специально для того, чтобы самодовольно помахать Бракстону. Это большая ошибка, потому что теперь у Бракстона, которого выпустили на лед, в руках заточенный топор войны.

Он впечатывает меня в борт с такой силой, что у меня трещат кости, но, к счастью, я успеваю отпасовать и, быстро избавившись от тумана в голове, замечаю, как Такер кистевым броском отправляет шайбу в ворота «Сент-Энтони». Загорается табло, и даже стоны и свист зрителей не умаляют радости победы. Играть на чужом поле не так приятно, как на своем, однако я подпитываюсь энергией толпы, пусть и негативной.

Когда сирена возвещает об окончании периода, мы уходим в раздевалку со счетом 2:0 в нашу пользу. Все возбуждены тем, что за два периода противнику так и не удалось размочить счет, но тренер Дженсен не дает нам расслабляться. Пусть мы и впереди – он все равно не позволит нам забыть, что мы что-то делаем не так.

– Ди Лаурентис! – орет он Дину. – Ты позволил тридцать четвертому отшвырнуть тебя, как тряпичную куклу! А ты… – Тренер переводит сердитый взгляд на одного из наших защитников. – Ты дважды дал им оторваться! Твоя задача – следовать тенью за этими придурками! Ты видел, как Логан врезал им в начале периода? Я и от тебя, Рено, жду такой же жесткой игры. А ты что делаешь? Вертишь жопой, как баба на танцульках, и бедрышком нежненько их тюк, тюк. Хватит! Веди себя как мужик, врежь им!

Когда тренер перемещается в другую часть раздевалки, чтобы выдать еще одну порцию критических замечаний, мы с Логаном переглядываемся и усмехаемся. Дженсен крут, но он чертовски хорошо делает свою работу. Он хвалит, когда похвала заслужена, остальное же время давит на нас, чтобы мы стали лучше.

– Жестко он с тобой. – Такер сочувственно смотрит на меня, когда я поднимаю фуфайку и разглядываю левый бок.

Мое тело здорово пострадало, уже видно, как темнеет кожа там, где будет здоровенный синяк.

– Выживу, – говорю я, пожимая плечами.

Тренер хлопает в ладоши, подавая сигнал, что пора возвращаться на лед. Мы снимаем чехлы с коньков и выходим из раздевалки.

Едва выйдя на лед, я уже чувствую на себе этот взгляд. Я не ищу его среди зрителей, но я знаю, что увижу, если захочу. Моего отца, сгорбившегося на своем обычном месте на верхней трибуне, в бейсболке «Рейн-джерс», низко надвинутой на глаза, и с сжатыми в тонкую линию губами.