Евгения Перова - Друг детства

– И когда мы так с тобой гуляли последний раз?..

– Мам, не сердись, пожалуйста. Я все исправлю. Честное слово!

– Некоторые вещи исправить невозможно.

Почему-то ему показалось, что она говорит не про двойки. Но главное – не сердилась и вроде бы даже не сильно расстроилась, хотя и посматривала на него с жалостью, а один раз даже обняла за плечи, притянув к себе, потом отпустила:

– Эх ты, горе мое…

Они шли, не торопясь, и Саша совсем забыл, что этой дорогой всегда ходит Лялька, выбиравшая самый короткий маршрут, чтобы не терять зря времени. А мать как раз про нее вспомнила:

– Ляля стала такой красивой девушкой, правда? Я видела ее сейчас в школе. Она теперь больше похожа на Инну, тебе не кажется?

Сашка молчал – этот разговор был для него мучителен. Слова матери словно сдирали подсохшую корочку на зудевшей ранке.

– Как у вас с ней дела?

Он взвился:

– Какие еще дела?!

– Саш, ну что ты сразу в бутылку-то лезешь?

– Мне нет до нее никакого дела!

– Правда? А тогда почему бы тебе не оставить ее в покое?

– А что я?..

– Ты сам знаешь что. Послушай, мне кажется, чем так мучиться, лучше прямо ей сказать, и все!

– Что сказать-то?!

– Что ты ее любишь.

Сашка остановился, и матери пришлось повернуться к нему, и в ту же самую секунду, когда он в полной ярости закричал, что не любит Бахрушину и никогда не любил, и что вы все ко мне пристали с этой Бахрушиной, и пошли вы все… В эту же самую секунду мать ахнула, с ужасом глядя куда-то ему за плечо: мимо быстрым шагом проходила только что вышедшая из бокового переулка Лялька. Она шла, опустив голову, и было понятно, что Сашкины истеричные вопли достигли ее ушей. Татьяна кинулась за ней, догнала, обняла за плечи – та вырывалась, потом заплакала, уронив портфель и закрыв лицо руками…

Сашка сбежал.

Почему-то ему никогда не приходило в голову, что вся эта ерунда, связанная с Лялькой, которая мучает его и не дает спокойно жить, и есть любовь! Он думал, любовь – это что-то такое… взрослое. Книжное, киношное. Наполовину выдуманное. Ему нравились девчонки – Светка, Жанка, Надя, Катя. Да мало ли их! Они все казались ему одинаковыми и незатейливыми, с ними было очень просто общаться, приятно целоваться и обниматься. С Лялькой же все по-другому: трудно, сложно, больно. Страшно. Слишком остро и горячо. Он задыхался рядом с ней – думал, от ярости. Оказалось… от любви?! Вот это все – малинник, ее детские носочки и растоптанные босоножки, гордый поворот головы, падающая на лоб прядь светлых волос, насмешливый взгляд, приподнятая бровь, шестнадцать заброшенных мячей, пощечина – это и есть любовь?!

Нет, не может быть!

Нет…

А пряная сладость тайных поцелуев? А волнение, которое охватывало его, когда он прикасался к ее груди? А чудовищные картины, которые рисовала в его воображении слепая ревность? А желание убить всех этих Пименовых, Калугиных, Юрь Сергеичей и даже кроткого Павла Ардалионовича?!

А сны?!

Сны, в которых…

Нет!

Но темный огонь, разгоравшийся в нем при одном только воспоминании обо всех этих вещах, говорил – да!

Да.

Матери так долго не было, что Сашка совершенно изнемог – а вдруг она приведет Ляльку? Но мать вернулась одна. Они ужинали молча, потом, когда уже пили чай, мать сказала, задумчиво его разглядывая:

– Нам кажется, что мы всё всегда сможем исправить и переделать. Живем, как черновик пишем. А жить надо набело. Некоторые возможности даются только один раз. Другого раза – не будет. Все происходит здесь и сейчас. Никакого «потом» не бывает. Ты меня понимаешь?

Он пожал плечами.

Остаток года Сашка учился как одержимый, исправляя свои двойки. Со Светкой он поругался, потому что та, вернувшись в школу после ангины, – ну надо же, все пропустила, все! – защищала его слишком рьяно, поливая грязью Бахрушину, и он наорал на нее, но потом помирился, – одному было совсем уж хреново – и даже сел с ней вместе, а не с Калугиным; а Лялька разговаривала с ним как с чужим и сидела теперь вместе с Сережкой Пименовым. После зимних каникул скандал между Бахрушиной и Сорокиным окончательно забылся, но они оба помнили. Они больше не общались вне школы, да и там почти не разговаривали: льдина, на которой они плыли вдвоем, треснула, и полынья, полная ледяной черной воды, все расширялась и расширялась…

На выпускной Ольга пришла тоже в бабушкином платье – таком мягко-шелковом и нежно-цветочном, что сама напоминала цветущую ветку сирени или черемухи. После торжественной части по традиции зазвучал «Школьный вальс», и Сашка вдруг с изумлением увидел, как маленький седой Павел Ардалионович подходит к Ольге, чтобы пригласить ее на танец. Она легко встала и подала ему руку, улыбнувшись, – двигались они, несмотря на разницу в росте и возрасте, так красиво и слаженно, что никто больше не рискнул выйти к ним, и они танцевали вдвоем. У Сашки отлегло от сердца: он боялся, что будут смеяться над нелепой парой. Никто не смеялся, напротив, в конце все дружно аплодировали: физик, шаркнув ножкой, поцеловал Ляльке руку, а она, слегка покраснев, чмокнула его в щеку.

– Это и есть знаменитая Бахрушина? – спросил у своей соседки стоящий перед Сашкой высокий мужчина, провожая Ольгу глазами. – Хороша! То-то он голову потерял – как его, Грачев?

– Сорокин! Бедный мальчик…

Сашка тихо отошел подальше. Черт побери! Что ж это такое? Как сговорились все… Потом совершенно случайно в нижнем вестибюле он наткнулся на Ляльку с бабушкой.

– Что, уже уходите? – спросил он растерянно.

– Сашенька! – сказала бабушка, щурясь на него. – Как ты вырос! Давно тебя не видела, что-то ты к нам и не заходишь, забыл нас совсем!

– Да как-то все не получается.

– Ты заходи, заходи! А то вон Ляля скучает…

– Бабушка! – фыркнула Лялька.

– Ладно, я пойду к остановке, ты догоняй меня потихоньку.

Они были совершенно одни в пустом гулком вестибюле, куда иногда долетали из актового зала звуки музыки и голосов. Сашка вдруг осознал: все! школа кончилась. Они больше не будут видеться каждый день – ну, почти каждый. И пусть они в последнее время даже не разговаривали друг с другом, он знал – придет в школу и увидит Ляльку. А теперь что делать?!

Он откашлялся – что-то голос сел – и сказал с усилием:

– Ты… ты очень… красивая.

У него в душе словно поворачивалось тяжелое каменное колесо, которое толкало его изнутри, заставляя говорить то, что страшно было не только выговорить, но и подумать:

– Ты… самая красивая… из всех девчонок.

– Спасибо!

Лялька вдруг улыбнулась, ее лицо сразу осветилось и даже в сумрачном вестибюле стало светлей.

– Ты… прости меня… за все. Ты знаешь.

– Хорошо.

– Я… хотел сказать…

– Сашка! Ты где? – вдруг закричали сверху.