Наталья Миронова - Синдром Настасьи Филипповны

Когда все было кончено, ей зааплодировали. Она поклонилась.

— В следующий раз попрошу всех принести коврики. Будем упражняться на полу.

Ее окружили, благодарили, одна пожилая актриса уверяла, что помолодела на двадцать лет и никогда в жизни не получала такого удовольствия.

— Я тоже, — сказал подошедший Галынин. — Но мне больше всего понравилось последнее упражнение. Я просто с ног падаю. Переодевайтесь и зайдите, пожалуйста, ко мне.

В выделенной ей уборной душевой не было, но была раковина с горячей водой. Юламей умылась до пояса, вытерлась полотенцем и переоделась. Галынин ждал ее.

— Давайте договоримся так, — предложил он. — Мы будем заниматься по четыре раза в неделю: в понедельник — это наш выходной, спектакля нет, — среду, пятницу и в воскресенье. Но желательно на час раньше: в одиннадцать. Сможете?

— Конечно, — ответила Юламей. — А что же, в понедельник все будут приходить только ради гимнастики?

— В понедельник спектакля нет, но театр работает. Самый репетиционный день. Кроме того, — продолжал Галынин, — я прошу вас разработать облегченный набор упражнений минут на пятнадцать, мы будем проделывать их перед каждым спектаклем. Вам приходить не обязательно, разве что в первый раз. Теперь об оплате. Я могу зачислить вас в штат, если хотите. Вам нужен стаж?

Юля кивнула.

— Ставка маленькая, но мы сможем платить вам частным образом — по десять рублей с человека за занятие. Театральные актеры — люди небогатые. Но это не так уж мало: в труппе шестьдесят человек, многие уже просили разрешения привести родственников. Вы согласны?

— Согласна.

— Ну, значит, договорились. Расписание запомнили?

— Да, конечно.

— Хорошо. Отдел кадров сегодня закрыт, но завтра после занятия мы вас оформим. И пропуск постоянный выпишем.

Галынин протянул ей руку, и Юля пожала ее. У него было энергичное и крепкое, но не костоломное рукопожатие. Он проводил ее к выходу и напоследок еще раз напомнил:

— Завтра в одиннадцать.

Из театра Юля уехала окрыленная и прямо с дороги позвонила Нине:

— Ты дома? У меня столько новостей, ты умрешь. Можно к тебе? Еду.

На этот раз Юля решила не повторять вчерашних ошибок и позвонила матери.

— Я заеду к Нине.

— А почему не домой? — расстроилась Элла. — Мы же в гости идем. Мы же договаривались!

— Ой, ну, мам, сейчас еще трех нет, а в гости к семи. Я все успею.

— Юля, прошу тебя. Ты попадешь в пробку…

— Сегодня воскресенье, какие пробки? Она меня ждет. Я должна ей все рассказать.

— А мне ты не хочешь все рассказать?

— Мам, ну ты чего? Ты уже все знаешь, а она нет.

— И все-таки лучше бы ты отложила этот визит на другой день.

— Да я быстро. Я все успею.

Расстроенная, Элла сделала то, чего не делала никогда: позвонила Нине и попросила побыстрее выпроводить Юлю, но так, чтобы Юля об этом не знала. Однако Нина не стала разводить дипломатию. Она выслушала Юлины новости вкратце и тут же скомандовала:

— А теперь марш домой. Мама волнуется, а ты…

— Она тебе звонила?

— Звонила, — подтвердила Нина, — и просила тебе не говорить. Поэтому сейчас ты поедешь домой и ничего ей не скажешь. И будешь слушаться, а не то мы поссоримся, и я вычеркну тебя из завещания. Не сошью тебе платье на свадьбу. У меня, между прочим, есть одна симпатичная тряпочка на примете. Отрез небольшой, но на тебя как раз хватит.

— Ой, покажи! — тут же оживилась Юля.

— Если будешь вести себя хорошо. Я тебе удивляюсь: у тебя отец нашелся, мама счастлива, а ты ей все портишь. Живо домой и попроси у нее прощения.

— Ты велела ничего не говорить, — угрюмо буркнула Юля.

— Я велела сделать вид, будто ты не знаешь, что она мне звонила. Юлька, она была в таком отчаянии! Она плакала! Как тебе не стыдно? Это же твоя мама! Лучшая мама на свете!

— Мне кажется, я ей больше не нужна, — прошептала Юля.

— Ну, значит, ты такая же дура, как твоя Салям. Хотя она-то как раз была права: матери было на нее наплевать. А твоя мама… Дуй давай отсюда, чтоб глаза мои тебя больше не видели! А не то я на тебя Кузю натравлю!

Все-таки на пороге она поцеловала свою глупую плачущую подружку.

— Прекрати реветь, а то еще в аварию попадешь. Может, тебе машину дать? Или шофера?

— Сама доеду.

— На вечер Никита дает вам лимузин. Чтобы вы могли в гостях нормально оттянуться, выпить и спокойно ехать домой.

— Оттянуться? У какой-то старухи?

— Юля! Она твоя бабушка! У меня вот, например, ни бабушек, ни дедушек отродясь не бывало. А Никита свою бабушку боготворит, и я его прекрасно понимаю. И Даня свою — тоже.

— У Дани хорошая бабушка, — упрямилась Юля.

— А у тебя, думаешь, плохая?

— Я не знаю, — с тоской вздохнула Юля. — Даня свою бабушку всю жизнь знает, и Никита свою — тоже, а у меня все с бухты-барахты.

— А я тебе знаешь что скажу? Жаль, сейчас времени нет, но как-нибудь на досуге я обязательно расскажу, — пообещала Нина. — Я всю жизнь думала, что мой отец — сволочь, склочник, приспособленец и подхалим, как у Булгакова говорится. Только мой еще к тому же жадина и скупердяй, за копейку удавится. А Никита обнаружил, что он мне никакой не отец! И представь, мне тоже поплохело с бухты-барахты. Я даже плакала, как дура, и попрекала его, зачем он полез это выяснять. Это целая детективная история! Зато теперь я рада, что могу о нем больше не думать и его генов в себе не искать. В общем, давай домой. И не смей огорчать маму. И отца, и бабушку. А то я подговорю Даньку, и он на тебе не женится.

Эта последняя угроза заставила Юлю улыбнуться. Он всхлипнула и поцеловала Нину. А потом поехала домой. На душе у нее было тошно или, как говорила та же Нина, «сумно». Никого, казалось, не интересовало, что она нашла себе новую интересную работу, что ее хорошо приняли, что первое занятие прошло успешно. Всех волновала только поездка к никому не известной бабушке-генеральше. Юле эта бабушка почему-то заранее представлялась чванной, скучной и злобной. Она будет рассматривать ее, Юлю, холодным взглядом через лорнет, как манекен в витрине, и, конечно, останется недовольна. И все будут винить в этом Юлю. Она запретит сыну жениться на маме, хотя сам он вроде ничего, и мама ей этого не простит.

К тому времени, как Юламей добралась до дому, она уже довела себя до истерического состояния. А Элла никак не помогла ей успокоиться.

— Вот, поешь, — сказала она, выставляя перед дочкой обед на кухонном столе, — прими душ и начинай одеваться. Ты же провозишься часа два, я тебя знаю.

— Могу вообще не ехать.

— Юля, мы это уже обсудили. Ты поедешь и будешь вести себя прилично.

— А что, я обычно веду себя неприлично?

— Ты можешь бухнуть что-нибудь такое, что всем станет стыдно.

— Ладно, буду вообще молчать.