Пенелопа Дуглас - Агрессор

«Я любила все это, и я любила тебя».

И тут я остановился.

Из меня как будто выкачали весь воздух.

Она любила меня.

– В чем дело, милый?

Руки Пайпер обвились вокруг моей шеи, но я не мог взглянуть на нее. Я просто сидел, дышал ей в грудь и пытался хотя бы на несколько секунд поверить, что в объятиях у меня была Тэйт.

– Джаред. Что с тобой? Ты с самого начала учебного года ведешь себя странно.

О, этот чертов писклявый голос. Неужели люди не могут понять, когда стоит заткнуться?

Я провел ладонями по лицу.

– Вставай. Подброшу тебя до дома, – отрезал я.

– Я не хочу домой. Ты уже месяц меня игнорируешь. Даже больше месяца! – Она натянула майку и кофточку, но не сдвинулась с места.

Глубоко вздохнув, я попытался унять бушевавшее внутри меня бешенство. Боже, я просто хотел убраться оттуда к чертовой матери.

– Поедешь или нет? – спросил я, окинув ее взглядом, который явно говорил: «Обсуждать тут нечего».

У Пайпер хватило ума больше не задавать вопросов. Я ничего не сказал Мэдоку и тем более не собирался откровенничать с этой девчонкой.

Когда я добрался до дома, настроение стало еще хуже. Высадив Пайпер, я просто поехал дальше. Мне нужно было послушать музыку, проветриться и попытаться унять боль, саднившую в груди. Казалось, кто-то сжимал мне сердце, и, вместо того чтобы успокоиться, я только еще сильнее выходил из себя.

Все это было из-за Тэйт. Она была виной всему.

Зная, что это неправда, я все же предпочитал верить этому, ведь правда, черт возьми, обжигала меня слишком больно.

Правда заключалась в том, что я бы очень хотел вернуть тот день в парке. Мне хотелось снова оказаться возле пруда, где я решил, что она заслуживает страданий. Я бы все сделал иначе. Вместо того чтобы оттолкнуть ее, я бы зарылся лицом в ее волосы и позволил ей вернуть меня назад. Ей бы даже не пришлось говорить что-то или делать. Достаточно было бы просто заполнить собой мой мир.

Но в тот день я ненавидел ее сильнее, чем любил. И теперь я не мог смириться с тем, что натворил. Я не мог смириться с тем, что теперь она ненавидела меня, что мама не хотела иметь со мной ничего общего, что отец каждую субботу напоминал мне о том, какой…

К черту! К черту всех!

Я зашел домой, хлопнул дверью и швырнул ключи на другой конец комнаты. Внутри было по обыкновению тихо, как в церкви, только Мэдмэн цокал когтями по полу.

Он тут же принялся теребить мои джинсы, требуя внимания.

– Не сейчас, приятель, – бросил я и прошел в кухню.

Мэдмэн не мог меня успокоить. Мне хотелось что-нибудь разбить. Распахнув холодильник, я заметил, что мама оставила на двери записку.

«Ушла на всю ночь. Закажи пиццу. Люблю тебя!»

Я снова захлопнул дверь. Вечно ее нет.

Вцепившись руками в холодильник, я прислонился головой к холодному металлу. «Это неважно», – говорил я себе. Все было в порядке. Родители у меня были так себе, но кому с ними везет? Я оттолкнул Тэйт, но вокруг вертелось полно других девчонок. Я понятия не имел, как, черт возьми, жить дальше, но мне было всего восемнадцать – или почти восемнадцать.

Все. Было. В порядке.

Я сильнее сжал кулаки, желая поверить в ложь.

А затем я понял, что стою в одиночестве на кухне, вцепившись в холодильник, и убеждаю себя, что жизнь хороша.

Черт.

Я принялся колотить по стальной двери. Каждый мускул тела отдавался болью, пока я снова и снова лупил ладонью по холодильнику. Мэдмэн взвизгнул и убежал поджав хвост. Все барахло, которое мама хранила на холодильнике, попадало и разбилось, но я не останавливался, обеими руками толкая стального гиганта.

«Мне было не больно, когда рядом был ты».

Она промывала мне мозги. Почему я не мог просто забыть ее?

Я остановился, уронив руки. Я вдыхал и выдыхал, но воздуха все равно не хватало. Развернувшись, направился к лестнице. Раз мама ушла на всю ночь, можно было беспрепятственно вытащить бутылку. Она была алкоголичкой, и потому я прятал выпивку. Но сегодня мне нужно было расслабиться. Я не мог справиться с болью. Я не мог ее вынести, а потому мне хотелось отключиться.

На пути к лестнице я заметил, что передняя дверь открыта. Черт. Наверное, она не захлопнулась, когда я зашел. И Мэдмэн, конечно же, удрал.

Сильным пинком я захлопнул дверь.

Замечательно. Пусть убирается.

Зайдя в свою комнату, я залез в тайник в шкафу и вытащил оттуда бутылку. Мы воровали выпивку из подвала Мэдока, где его отец устроил целый склад алкоголя для корпоративных вечеров и сборов – почти не появляясь дома, он не замечал пропаж. Припасенное для наших посиделок спиртное мы хранили у меня. Я стащил с себя толстовку и рубашку, скинул ботинки и откупорил бутылку. Глубокими глотками я поглощал обжигающий алкоголь, чтобы прогнать ее голос из своей головы.

Я не мог понять, какого черта было со мной не так. Когда она уехала во Францию, было дерьмово, но потом стало лучше: я сконцентрировался на гонках, работе и учебе. И я знал, что она вернется. Но теперь казалось, что она была дальше от меня, чем тогда, когда жила в другой стране.

Подойдя к окну, я тут же замер. Желудок перевернулся. Двигаться не хотелось.

Там была она.

Она танцевала.

Закрыв глаза, она прыгала.

Я чуть не рассмеялся, когда она подбросила в воздух ободок с рожками и принялась громко подпевать. Мне ужасно хотелось обнять ее.

Боже, я чертовски хотел вернуть ее!

Но что я сказал бы ей? Рассказать все я не мог.

Это было чересчур.

Я снова поднес бутылку к губам, закрыл глаза и проглотил желчь.

Мне нечего было сказать ей. Того мальчишки, которого она знала, когда нам было по четырнадцать, уже не было. Они покинули меня. Она покинула меня. Я остался один, как и пророчил этот козел.

Я почувствовал сильный укол ненависти. Чувство это пронизало каждую клетку моего тела, пока нервы не натянулись так сильно, что мне захотелось сорвать с себя кожу, чтобы только вдохнуть.

Я швырнул бутылку в другой конец комнаты. Ударившись о стену, она упала на пол.

Черт возьми!

Выбежав за дверь, я спустился по лестнице и словно обезумел. Я переворачивал стулья, срывал со стен картины, разбивал керамику и хрусталь. Все, что любила мама. Мне было все равно. Я мог прибраться до того, как она вернется домой назавтра или дней через пять. Вещей не будет, но она смирится с этим. Ведь больше меня и всякого барахла эта женщина любила только одно – саму себя.

Следующие два часа я был как в тумане. Я разбил каждую фотографию, с которой улыбался ей, каждую статуэтку, которая создавала впечатление домашнего уюта.

Когда я закончил, дом был разгромлен. Но я чувствовал небывалый подъем духа. Никто не мог ранить меня, если я не мог ранить их.

Обливаясь потом, я измученно выполз на заднее крыльцо, прихватив с собой бутылку «Джека», и дождь охладил меня. Не знаю, как долго я сидел там, но наконец-то у меня получалось дышать, и это было здорово. Наверное, я вел себя по-детски, разбивая все это барахло. Но теперь я снова взял себя в руки и сидел на улице, выпивая и наслаждаясь спокойствием в своей голове.