Лариса Райт - И все-таки это судьба (сборник)

– Бери!

И она брала. Берегла как зеницу ока. Сушила на батарее – и опять в дело. Шутка ли, такую чудесную вещь просто так в помойку выкидывать. В общем, выкручивалась как могла. Ни на что не жаловалась. Понимала – платит по счетам. Если бы знала обо всем, что случилось с теми, кого зацепили ее острые зубки, еще и удивилась бы, почему выставлен такой маленький счет.

Материальное положение выправилось через несколько лет. Отчим умер. Мама снова переехала к Шуре. Вторую квартиру сдавали – на жизнь хватало. Потом и с работой подфартило. Освободилось место в Институте молекулярной биологии на кафедре нервных болезней. Искали биолога для проведения каких-то научных опытов. Новый завкафедрой расщедрился, порекомендовал Шуру – пожалел: одна с ребенком, пусть хоть подзаработать сможет. На новом месте и платили получше, и командировки случались, и материала для статей было больше. В общем, возможности для заработка открывались хорошие. Теперь холодильник всегда был полон и на одежду для сына Валерки хватало. А о большем Шура не мечтала. Хватит. Намечталась уже.

Личная жизнь по-прежнему не складывалась. И не только Шурина. Аленка в Ярославле сидела на репликах «Кушать подано» уже который год. Ни семьи, ни детей. Шура просила вернуться, уговаривала по-всякому и даже грозила. Без эффекта. Аленка предпочитала одиночество, которое коротала с бутылкой. В театре держали из жалости, помнили, что была молодая, красивая и даже подавала надежды. Шура как-то приехала в Ярославль на конференцию. Потом радовалась, что бог отвел сюда маму с Валерочкой везти. А она так рвалась Аленку увидеть.

– Она нам город покажет, пока ты заседаешь. По набережной погуляем, по Кремлю. И остановиться у нее можно, на гостинице сэкономим.

Лучше бы не было этой экономии с горой грязной посуды, тараканами и пропитавшим всю комнату запахом перегара. Шура орала, взывала к совести, к остаткам сознания. Ведь молодая еще, только бы за ум взялась. Но как-то быстро сникла. Почему-то поняла – без толку все. Нет у сестры тяги к другой жизни. Ей забыться надо и не думать ни о чем, а главное, о «кушать подано». Отступилась, конечно, не сразу. Не единожды выдумывала мнимые командировки в Ярославль и ездила то выводить из запоя, то в больницу укладывать, то мозги вправлять. Так, без всякой надежды, просто для очистки совести. В последний раз уже пришлось взять с собой мать. Ездили хоронить. Матери сказала: «Несчастный случай», чтобы без всяких угрызений совести. На ее долю и без того хватит слез и переживаний.

С Дашкой, слава богу, страшного ничего не случилось. Жила она по-прежнему с мужем душа в душу, рожала детей, занималась хозяйством. Только хозяйство теперь было совсем далеко – под Архангельском. Обнаружились у Дашкиного гения там какие-то деревенские родственники, что отдавали бесплатно огромный дом, а в придачу еще и участок раза в три больше нижегородского. Махнулись не глядя и остались довольны. Дашка присылала из своего захолустья счастливые письма и теплые, собственноручно связанные носки. Письма раза три в год, носки – два: на Новый год и день рождения. А куда чаще, да и зачем? Дети растут, жизнь идет. Детей уже семеро, некогда с ними сочинения строчить. А телефона и Интернета там нет, так что довольствуйтесь, дорогие мама и сестра, тем, что имеете. Если хотите, конечно, приезжайте в гости. Но я не такая дура, чтобы не понимать: желанием таким не горите.

– Нет, уж лучше вы к нам, – говорила Шура, пряча очередное письмо в ящик комода.

Мать только вздыхала. Куда ей в Архангельск? Она и до Ярославля не добралась. Да и потом, на кого Валерочку оставить? Это Дашка при муже да при хозяйстве. А Шуренок при работе. Ну а Валерка, выходит, при бабке. В сад пробовали отдать. Плачет, бедняжка. Два дня поплачет, потом на две недели дома с бронхитом садится. Куда это годится, ребенку здоровье портить? А скоро ведь и в школу пойдет. Там уж глаз да глаз нужен. Уроки проверять, объяснять неусвоенное. Да и в секции надо ребенка водить, развивать по-всякому. Он же в Москве, слава богу, живет, не в глухой деревне. А кому его развитием заниматься, как не бабке? Ну, поедет она в Архангельск, а как же Валерочка? Вот подрастет еще чуток, выправится, хворать перестанет, учебу отладит – и уж тогда.

Ожидания женщин Валера оправдывал. Мальчишкой был действительно слабеньким, но сообразительным. Учиться сразу начал хорошо. Характер у него был покладистый, ровный. Доброго, приветливого и прилежного мальчика учителя хвалили. Так что бабушке и маме если и приходилось о чем волноваться, так только о его здоровье. Но и тут положение наладилось. После того как в расписание недели включили бассейн и теннис, ребенок окреп и подрос, болеть стал значительно меньше и хлопоты теперь доставлял исключительно радостные.

Жизнь снова поворачивалась к Шуре лицом. Неожиданно образовался кавалер, и с серьезными намерениями. Сама не заметила, как очутилась в ЗАГСе. Потом радовалась, надеялась, что расплатилась по счетам, и дальше – спокойная, счастливая жизнь. Пусть без Нобелевской премии, зато в тихой гавани. Тихой семейной бухты не случилось. Ее постоянно трясло и штормило от загулов мужа. Шура только удивлялась, зачем этот, мягко говоря, любитель женского пола на ней женился. Как-то удивилась вслух. Тут же получила логичный ответ:

– Должен же кто-то готовить и стирать. – Причина весомая, не придерешься.

Готовить и стирать перестала – получила заявление о разводе и просьбу освободить жилплощадь как можно быстрее, так как он, сердечный, «наконец, встретил ту единственную, готовую занять Шурино место». Шура сначала радовалась, что, выйдя замуж, оставила Валерку с бабушкой. Не хотели ребенку сложностей: школу менять, секции, друзей. Да и бабушке ездить на другой конец города каждый день тяжело. Вот подрастет чуть-чуть, сможет сам везде добираться и тогда переедет. Хорошо, что не случилось. Это первая мысль. А на второй расстроилась. Надо было мальчишку взять и хитростью заставить супруга усыновить его, тогда бы уехали с куском квартиры, а так что? Ну, сходила замуж – только нервы потратила, а не приобрела ничего. И куда подевалась щучья хватка? Думала, с ней жизнь не заладилась, а без нее не слаще. Тут еще и мама заболела. Да так, что врачи советовали прощаться. Шура плакала по ночам тихо-тихо, чтобы не напугать, не расстроить, не лишить надежды. А у самой ее почти не осталось. На что надеяться, если медицина ясно показывает: конец? Шура же ученая, биолог, она эти раковые клетки знает как облупленные. Знает. Но сделать ничего не может. Они себя показывают, а уничтожить не дают. Ученые в лабораториях годами, десятилетиями делают маленькие шажочки. Успешные, но шажочки, а рак бежит сломя голову и никого не ждет. И Шуру не ждет с ее малюсенькими открытиями в узенькой области правой верхней доли головного мозга. Шура все глаза выплакала. Рук, конечно, не опускала. Лечила. Лекарства дорогущие, денег назанимала. Потом писала статьи по ночам. Все лучше, чем рыдать в подушку. Кое-что даже удалось наскрести на возврат долгов.