Светлана Лубенец - Волшебство по наследству

– Как тебе, Брыкун, не стыдно! – еще больше возмутилась Яна. – Выходит, что ты меня тогда из корыстных соображений от смерти отговаривал?

– Ничего не выходит! Просто я сейчас оказался в сходной ситуации.

– Я тебя, между прочим, в своей ситуации о поцелуях не просила!

– Хм, так естественно...

– Почему это естественно?

– Потому что ты – девушка. Девушкам так поступать не принято, а мужчины как раз и должны брать на себя инициативу.

– Колька! Пойди к Насте и возьми инициативу в свои руки: помирись с ней!

– Да за ней, если ты хочешь знать, теперь мамаша все время следит. Я не удивлюсь, если она частного детектива наняла, чтобы он ей все про меня доносил. И если я к Настьке приближусь хотя бы на метр, то мне точно крышка! Может быть, шереметьевская мамаша даже этого ждет не дождется, чтобы меня, что называется, с поличным за руку схватить и в колонию упечь. А потому как я еще на свободе, то и прошу тебя всего об одном поцелуе. Ну что тебе стоит!

– Отстань лучше, Колька, по-хорошему! – возмутилась Яна.

– Значит, не хочешь... Брезгуешь, значит. – Покрасневший Колька постукивал по тротуару носком своей нефирменной кроссовки.

– Ты прекрасно знаешь, что я люблю другого человека, а потому ни с кем, кроме него, даже из самых дружеских чувств, целоваться не собираюсь! – Скороговоркой выпалив это, Яна хотела уйти, но Колька вдруг совершенно неожиданно сменил гневное выражение лица на просительное.

– А можно тогда... я тебя поцелую? Один только раз! На память! – Брыкун приблизился к Яне и провел рукой по ее пышным волосам.

Она мотнула головой в знак несогласия, но Колька быстро наклонил к ней свое лицо. Яна почувствовала на своих губах Колькины, и... рядом раздался знакомый голос Юльки Широковой:

– Я же тебе говорила! А ты не верил!

Яна оттолкнула от себя Брыкуна и увидела перекошенное лицо Шереметьева, который каким-то непостижимым образом оказался вдруг подле нее.

– Витя? – удивилась Кузнецова и глупо спросила: – Что ты здесь делаешь?

– На тебя смотрю. И поражаюсь тому, что вижу, – хрипло ответил он и пошел по направлению к своему дому.

– Витя! – бросилась за ним Яна.

Он жестом остановил ее и процедил сквозь зубы:

– Больше никогда – слышишь? – никогда не хочу тебя видеть!

Шереметьев уходил прочь, а пораженная происшедшим Яна не могла даже сдвинуться с места. Она видела, как, злорадно улыбаясь, вслед за Витей побежала Юлька. Кузнецова растерянно посмотрела на Брыкуна, который тоже выглядел весьма нелепо и, кажется, тоже мало что понимал.

– Зачем ты это сделал? – наконец спросила у Кольки Яна каким-то не своим, ватным голосом.

– Что именно? – Растерянный Брыкун зябко пожимал плечами.

– Неужели ты с Широковой договорился? – Яне очень хотелось заплакать, но слезы почему-то не рождались. Рождались ненужные вопросы, ответы на которые все равно не изменят положения. – Что она тебе за это пообещала?

– Ничего она мне не обещала! – возразил Колька. – Да и за что она мне что-то могла обещать? Мне, знаешь ли, до Широковой нет ровным счетом никакого дела! Нужны мне ее обещания!

– Вот интересно, – криво улыбнулась Яна, – ты в самом деле ничего не понимаешь или подлец от природы?

– Почему вдруг подлец? Чего ругаешься? Что я такого сделал? Ты мне всегда нравилась! Я тебе это сто раз говорил! – Для убедительности он хотел было ввернуть свое спасительное «не так ли?», но вовремя сообразил, что не стоит, поскольку вряд ли американцам приходилось бывать в такой сложной ситуации.

– А целоваться зачем полез?

– А потому что душа попросила! Можешь ты это понять?!

– Вспомни-ка, Колька, хорошенько, кто тебя на самом деле попросил, твоя личная душа или Юлия Широкова?

– Ну... если уж ты все хочешь знать, то... да! Мы сегодня... случайно... шли вместе с Широковой из школы и разговорились про тебя. Она сказала, что ей меня жаль, оттого что я по тебе сохну, а ты ничего не замечаешь...

– Ну! И что было дальше?! – угрожающе произнесла Яна.

– А дальше... ну... она, кажется, спросила, пытался ли я тебя поцеловать... а я сказал, что нет...

– А она?

– А она сказала, что неплохо бы попробовать, потому что, может быть, это тебе докажет, как сильно я тебя люблю и... вообще... вполне может тебе понравиться и сблизить нас с тобой...

– Она тебя именно сегодня призывала попробовать?

– Ничего она не призывала, – недовольным голосом отозвался Брыкун. – Я и сам давно хотел... А она только сказала, что не надо откладывать это дело в долгий ящик, потому что... ну, в общем... потому что твой граф может вперед меня успеть, и дело может сразу оказаться для меня тухлым...

– Какой же ты, Колька, идиот! – Яна закрыла лицо руками.

– А что такого?.. – вяло пробубнил Брыкун, и она поняла, что до него наконец начал доходить смысл блестяще проведенной Юлькой операции.

Колька помолчал немного, а потом вдруг сказал:

– Хочешь, я скажу ему, что ты ни в чем не виновата?

– Это не поможет. – Яна отняла от лица руки и посмотрела в зеленые глаза Брыкуна.

– Почему?

– А ты бы при такой ситуации поверил, что я ни при чем?

– Тебе – поверил бы! – убежденно сказал Колька.

– А он не поверит.

– Почему?

– Потому что он гораздо хуже меня знает, чем ты.

– И что же теперь делать?

– Нет! Вы посмотрите на него! – всплеснула руками Яна. – Он мне, можно сказать, сломал жизнь, а теперь еще и спрашивает, что делать.

– Ну... я вообще-то могу тебе предложить, что делать, только ведь ты не согласишься...

– Излагай свое предложение! – усмехнулась Яна.

– Я считаю, что раз уж так вышло, то, может быть, и наплевать на этого... твоего графа, а? Раз уж у него мозгов не хватает разобраться, где ты виновата, а где – нет. Мне кажется, что я ничем его не хуже. Я бы, кстати, сразу понял, в чем дело!

– Колька! Раз ты без конца говоришь мне о любви, значит, знаешь, что она такое?

– А то! – солидно отозвался Брыкун.

– Так вот: мне нужен только Витя и никто больше! Запомни это!

– Яна, он ничего не хочет слушать, – огорченно сказала Таня. – Я уж и так, и эдак... Ничего. Он будто каменный. Юра тоже пытался с ним поговорить. Все бесполезно.

Яна молчала. Что тут скажешь? Витя проходил мимо нее, как мимо стены, или шкафа, или стенда с результатами успеваемости их средней школы. Она несколько раз порывалась остановить Шереметьева и поговорить, но он кривился, как от зубной боли, и даже не замедлял шага.

Яна долго раздумывала, почему же в этой – такой ужасной! – ситуации ей не хочется бежать за цианистым калием или просроченными таблетками, и вдруг поняла. Она должна принести себя в жертву своей любви. Умереть – слишком легкий выход. Она, Яна Кузнецова, должна жить, чтобы страдать. И она будет страдать изо всех сил, и Витя в конце концов все поймет. Не сразу, конечно, но все-таки обязательно прочувствует, что она ни в чем не виновата. И он вернется к ней, и примирение их будет таким счастьем, которого они оба никогда еще не переживали. И ради этого стоит жить.