Светлана Демидова - Свидание в неоновых сумерках

Без джинсов Олег стал выглядеть еще смешнее: белая майка, синие плавки с голубыми трилистниками и носки, такие же рябые и длинные, какие были на ногах у незабвенного Вадика. Разве можно испытывать любовный трепет и экстаз, держа ноги в подобных носках? А пока их снимаешь, то можно вообще забыть, где находишься, и тихо лечь спать, раз уж так удачно разделся. Олег снял майку, носки и повернулся к Татьяне, которая испуганно взирала на процесс его раздевания, укрывшись до самых глаз одеялом в синих стрелках. Ей уже ничего не хотелось. Она жалела, что сама все это затеяла. Надо было хотя бы обставиться гелевыми свечами в бантиках. Да-а-а-а… Марк Рудельсон понимал в этом толк. В их призрачном свете действо раздевания выглядело бы не так жалко. Татьяна со страхом взглянула на Олега. Его глаза тоже были больными. Татьяне стало его жаль. Пожалуй, надо прекратить это безобразие. Престарелые придурки! Любви захотели! Раз уж приспичило, надо было быстренько все сделать в коридоре с минимальным раздеванием и без моральных издержек. Хорошо хоть Жертву она предусмотрительно заперла в кухне. Совершенно неизвестно, что она тут вытворила бы, если вспомнить Симу и Фенстера. Татьяна решительно села в постели, забыв, что давно уже обнажена. Она хотела сказать: «Извини, но я все-таки не могу», но он успел быстрее. Он вдруг неожиданно улыбнулся, провел рукой по ее плечам и прошептал: «Да ты красавица…» И тут же забылись носки и заедающие «молнии». Его руки и губы сделали чудо. Татьяна оттаяла, ожила и откликнулась на его ласки со всей страстью, на которую только было способно ее изголодавшееся без любви тело. Все-таки прощайте, мачо, презирающие белые майки и рябые носки! Прощай навсегда, одержимый одним лишь основным инстинктом Марк Рудельсон! Разве вы можете принести себя в жертву женщине? Это женщины падают перед вами ниц и стараются доставить вам наслаждение, чтобы вы их не бросили, не променяли на других красавиц, которые стаями вьются подле ваших мускулистых загорелых тел.

Татьяне показалось, что Олег несколько раз назвал ее Тонечкой. Но ведь Танечка и Тонечка – так похоже… Может, это особенность его выговора? Такая милая… Она приподнялась над Олегом, с нежностью оглядела его лицо и поцеловала в губы. Он открыл глаза и сказал:

– Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, – ответила она и вздохнула. – Только у нашей любви нет будущего. У тебя семья… Дети… Маленькие еще…

Лицо Дунаева опять сделалось больным. Он сморщился, сел в постели и задумался. Татьяна поспешила его обнять и горячо зашептала, что все понимает, что благодарна за сегодняшний вечер и ни на что больше не претендует. Олег взял ее лицо в свои ладони, всмотрелся в него так, будто старался запомнить или пытался с чем-то сравнить. Татьяна испугалась, а он вдруг сказал:

– Все! Решено! Едем! Одевайся!

– Куда? – Татьяне совсем не хотелось никуда ехать. Она не хотела покидать его объятий. Кто знает, когда им еще доведется провести время вместе.

– Узнаешь. – Он бросил ей на колени одежду и быстро начал одеваться сам.

– Олег! Может, не надо никуда ехать? – взмолилась Татьяна, нутром почувствовав неладное. – Не будет ли от этого только хуже?

– Честно говоря, не знаю… Но если ты говоришь правду… – Он замолчал, изучающее посмотрел на нее и продолжил: – Если ты действительно меня любишь…

– Я действительно тебя люблю…

– Тогда ты должна поехать… Чтобы разом уж все…

Они молча оделись. Татьяна боялась о чем-нибудь спрашивать. Очень уж сосредоточен был Дунаев и совсем не походил на того пылкого влюбленного, который только что ласкал ее в постели.

Потом они долго ехали в метро и на автобусе. Испуганная Татьяна вконец запуталась в улицах Питера. Если бы Олег бросил ее, то она, наверно, не смогла бы быстро добраться до дома. Перевели дух они только у обитой вагонкой двери квартиры старого четырехэтажного дома.

– Здесь я живу, – сказал Олег, и голос его дрогнул.

Он вынул из кармана ключи, открыл дверь и провел Татьяну в коридор. В лицо ей ударил резкий запах лекарств и еще чего-то непонятного, но очень неприятного. Она сжалась в комок, и он с трудом смог снять с нее куртку. Ей хотелось бежать от этого запаха, как можно дальше и быстрее, но она помнила, как только что говорила, что любит его. Раз любит, должна вытерпеть все.

Олег с потемневшим лицом взял ее за руку и повел в комнату. Напротив окна стояла кровать с деревянной спинкой. Татьяна не успела рассмотреть, кто на ней лежит, потому что со стула, придвинутого вплотную к кровати, встала в полный рост женщина и загородила от нее больного.

– Пришел, Олежек, – устало сказала она. – Почему не предупредил, что вернешься так поздно?

– Прости, Ольга. Я уже тебе говорил… Помнишь?

Женщина, окинув не очень заинтересованным взглядом Татьяну, кивнула.

– Как тут дела? – спросил Олег.

– Как всегда, – ответила женщина.

– Кормить надо?

– Нет. Я все сделала. Пойду. Два дня меня не будет.

– Я помню.

Женщина, которую Олег назвал Ольгой, прошла мимо Татьяны, слегка улыбнувшись ей, и скрылась в коридоре. Татьяна, затаив дыхание, перевела взгляд на постель. На ней лежал некто. По довольно длинным волосам можно было предположить, что это женщина, но такой длины волосы вполне могли отрасти и у давно болеющего мужчины. Олег подошел к постели и взял больного за руку.

– Тонечка, – позвал он, и Татьяна охнула. Ее сердце заколотилось так, что она вынуждена была прижать к груди обе руки, чтобы как-то утихомирить его.

Дунаев повернул к ней голову и срывающимся голосом сказал:

– Это моя жена, Тоня. Она очень больна. Уже три года.

Татьяна приросла к полу и боролась с подступающей дурнотой. А больная вдруг открыла глаза. Они оказались вполне живыми и цепкими. Она что-то прошелестела бескровными губами. Олег перевел глаза на Татьяну и с виноватым лицом попросил ее подойти поближе. Она повиновалась, хотя ноги слушались ее очень плохо. Как ни странно, вблизи Тоня выглядела не так страшно, как издали. Она была очень худа и бледна. В вырезе розовой ночной сорочки на тощих ключицах лежал неожиданно крупный золотой крест. Тоня пронзительным взглядом впилась в лицо Татьяны. Та отшатнулась, но Олег не позволил ей броситься вон из комнаты, что она намеревалась сделать. Он железными пальцами сжал ей локоть и незнакомым голосом сказал:

– Тоня, это она…

Лицо больной дрогнуло, и на нем стало проступать жуткое подобие полуулыбки. Один уголок губ медленно приподнялся, насборив около себя сухую пергаментную кожу, второй уголок оставался неподвижен, как бы не соглашаясь с первым. Татьяна поняла, что у жены Олега не действует правая половина лица. Под одеялом с левой стороны произошло какое-то движение, и на свет появилась тонкая прозрачная рука с голубоватыми ногтями. Тоня перевела глаза на Олега и сделала ими какой-то им одним понятный знак. Олег кивнул, взял со стоящей рядом тумбочки блокнот без верхней корочки и вырвал исписанный лист. Блокнот он привычно подсунул под Тонину руку и вставил в ее пальцы откуда-то появившуюся ручку. Лицо больной исказила гримаса напряжения, и она начала медленно писать. Татьяна с расширившимися глазами следила за этим, как ей показалось, священнодействием. Несколько раз Тоня останавливалась, Олег поправлял ей блокнот и ручку. Татьяна ждала окончания процесса писания, как приговора суда. Ей почему-то казалось, что жена Олега на этом листе непременно вынесет ей обвинительный приговор, на который она никогда не сможет подать апелляцию, который не сможет ни отмолить, ни отстрадать, ни отработать.