Наталия Ломовская - Душенька

Гордые в «Ханой» не ходят, застенчивые тоже – тут принято примерять обновки прямо у прилавков, редкий торговец прикроет покупателя кокетливой цветастой шторкой. Девицы джинсы натягивают сначала под юбку, потом юбку снимают и любуются собой в осколок зеркала. А мужчины, не стесняясь, стягивают штаны и встают на предложенную картоночку худыми волосатыми ногами, сверкая застиранными семейными трусами.

Кстати, белье в «Ханое» тоже необыкновенное, нигде такого нет. Корпулентные дамы примеряют лифчики прямо поверх блузок, сопя, застегивают на животе крючки, потом переворачивают кружевную сбруйку и пристраивают арбузные груди в чашки – да это целые миски, а не чашки! Варварская роскошь дамских панталон, дикарская вульгарность бикини, красное и черное, нейлон и капрон. Вот полощется на ветру, как знамя «Ханоя», белый прозрачный пеньюар из скользкого псевдошелка, отделанный жесткими синтетическими кружевами – аж хрустят. Одеяние невесты в брачную ночь, и к нему еще домашние туфли в стиле тысячи и одной ночи, голубые и красные, расписанные серебром и золотом, отороченные пушистыми помпонами, с загнутыми носами. О эта роскошь бедняков! А халаты, расписанные розами, похожими на капусту? Эти нравятся юным девушкам, матроны же выбирают себе махровые и велюровые. Халатами торгуют казахи, их это товар, привычный и милый. В «Ханое» казахов целый клан. Я немного знаю одну из них, девушку по имени Меруерт, она училась со мной в одной школе. Ее имя значит «жемчужина». Она и в самом деле очень красива. Несмотря на то что ее лицо покрыто загаром, несмотря на то что черные косы растрепались и запылились. Черные глаза Меруерт горят, горит на безымянном пальце толстое золотое кольцо – года три назад она вышла замуж за Ли, такого же красивого, как она, высокого китайца. Они познакомились здесь же, на рынке, и здесь же теперь бегает дитя их любви, такое чумазое, что невозможно понять, мальчик это или девочка и на кого похоже. Ребенка привечают и угощают у всех палаток, там ему перепадает конфета, там – колесико копченой колбасы. Так и живет на подножном корму.

А еда в «Ханое» вся необыкновенная! Там – ларек с корейскими салатами, острыми-преострыми, издалека заметишь бадью с оранжевой морковкой. Там – готовят плов, душно пахнет старой бараниной. А в третьем углу жарят в раскаленном масле беляши, похожие на стоптанные ботинки, но такие ароматные! И повсюду шмыгают офени с лотками, кричат сорванными голосами.

– Чай, кофе, киселек! Чай, кофе, киселек! – дробно выкрикивает один.

– Моро-о-оженое! Пиро-о-о-женое! – заливается оперным сопрано другая.

– Морс ледяной, налетай, девчата! – ласково уговаривает третья.

Нигде больше такого не услышишь, только в «Ханое»! И хочется мне ледяного морса, клюквенного, должно быть, кисленького. Но нельзя – тут еда и питье не для пришлых, только для своих.

– Сейчас выйдем, съедим по мороженому, – говорит мать, словно услышав мои мысли.

Рядом с рынком кафе, холщовые тенты над столиками. Нам приносят мороженое в металлических вазочках, посыпанное шоколадной крошкой, политое ярким сиропом. От столика пахнет грязной тряпкой, но даже это не портит мне настроение. Мать погружена в свои мысли, я щурюсь и смотрю через дорогу, туда, где привольно расположился автосалон. Там ослепительно сияют под добела раскаленным солнцем новенькие глянцевые автомобильчики, красивые, дорогие.

Мне вспомнилось, как неделю примерно назад Олег учил меня водить свою Гаруду. Я тихонько катила по проселочной дороге, а он держал мои руки на рулевом колесе своими. На обочине дороги стеной стояли высохшие травы, в них меланхолично тырликали кузнечики. Постепенно проселочная дорога перешла в лесную тропинку. Там было влажно, пахло прелой листвой и грибами, и я сразу вспомнила, как весной мы ездили в этот лес собирать ландыши, бросила руль и приникла губами к губам Олега...

Мы гуляли по лугу, заросшему незабудками, – идти по нему было все равно что идти по неглубокому озеру, утопая по колено в пронзительно-синей воде. Мы нашли родник и пили ледяную подземную воду, пока у нас не заломило зубы. Олег поймал мне ежа, но в его колючей шубке шустро сновали какие-то отвратительные насекомые, и пришлось его отпустить. Мы беспрестанно целовались и смутили каких-то тетушек, по-деревенски повязанных платками, с тяжелыми корзинами в руках. Корзины подтекали красным, и от них шел головокружительный аромат. Земляника! Настоящая лесная земляника! Вскоре мы вышли к ложбинке, где ее было много. Алые капли на тонких стеблях... Олег собирал их и кормил меня не по одной, а горстью, и мы все перемазались в душистом соке. Какой это был длинный, прекрасный день! И ведь он прошел, прошел, не повторится... Да, но будут еще другие, быть может, лучшие.

Мама наблюдала за мной с улыбкой – наверное, у меня было чересчур уж блаженно-счастливое лицо. А я все видела перед собой Олега...

Нет, я видела его не в фантастическом видении. Я видела его перед собой на самом деле. На другой стороне улицы, среди ярко сверкающих автомобилей, стоял мой возлюбленный и разговаривал с двумя мужчинами. Сначала я не заметила ничего удивительного в этой ситуации – очевидно, у него там назначена какая-то деловая встреча. А может быть, он приехал, чтобы присмотреть мне машину, ведь тогда, в лесу, обучая меня нехитрым навыкам вождения, он говорил:

– Хочешь, Душенька, свой автомобиль? Ты бы дивно смотрелась в открытом белом кабриолете, и чтобы непременно белый шарф на голове, черные очки, перчатки. Подарю тебе такой, будешь моим персональным драйвером и умчишь меня куда-нибудь, где нет печали и воздыханий, к солнцу, морю, пальмам. Ты хочешь к пальмам, Душенька?

Но мне было хорошо с ним и среди елок средней полосы...

Так вот, узнав Олега, я вдруг сразу же перестала узнавать его. Его обычное выражение самоуверенной иронии куда-то пропало, уступив место подобострастной и заискивающей мине. Даже отсюда я видела, что он вспотел, по крайней мере, он часто доставал из кармана платок и промокал лоб. Это было немудрено при такой жаре, но почему его руки двигаются так суетливо? Почему крупной дрожью дрожит неловко отставленная нога?

Я не могла видеть лиц тех двоих, но даже в их спинах чудились мне угроза и напор. У меня похолодело под ложечкой, а во рту появился такой вкус, словно я сосала медные монетки. Мороженое потеряло вкус. Что-то плохое, очень плохое происходило сейчас, сию минуту, а я ничего не могла сделать, никак не могла помочь своему возлюбленному, более того, мне нужно было сохранять спокойный вид, чтобы мама ничего не поняла.

Олег не звонил мне пять дней, и я места себе не находила. Я сама пыталась ему позвонить, но никто не брал трубку, а один раз мне ответил незнакомый мужской голос с сильным акцентом. Я решила, что ошиблась номером.