Наталия Ломовская - Душенька

– Прошу вас... – В моих руках оказался объемный, но легкий пакет в белой бумаге.

– Так вы курьер? – разочарованно протянула Цыпочка. – Сразу бы и сказали...

– Я и говорил, – проблеял парнишка, но счел за благо не вступать с Цыпочкой в спор, а поскорей удалиться.

– В другой раз милости просим с черного хода! – крикнула Цецилия Ивановна ему вслед и подступила ко мне: – Евдокси, что там? Что в этом пакете? Кто это вам прислал?

– Не знаю, – призналась я. – На бланке не было имени отправителя.

– Так открывайте же. Нет! Стойте! А что, если это террористический акт? Вдруг там тротил... Или гексаген... Или споры сибирской язвы?

У меня чесался язык сказать, кто здесь есть сибирская язва, но я воздержалась и рванула обертку, оказавшуюся необыкновенно шелковистой и приятной на ощупь.

Разумеется, это были цветы. Огромный букет ирисов и тюльпанов, такой неуместно прекрасный в заснеженной Москве. В переплетении белел прямоугольник визитной карточки, но на ней не было имени загадочного дарителя, только от руки написанное: «Pour une...»

– Что это значит? – спросила я у Цецилии Ивановны, которая прочитала записку через мое плечо.

– Я думала, вам виднее, – проворчала она, но все же ответила: – Это значит «единственной», «для единственной». Кто-то очень красиво ухаживает за вами, дитя мое. Вот я помню, за мной однажды...

Но мне не пришлось узнать, какая любовная история имела место быть в жизни нашего администратора – ее позвали. Цецилия Ивановна побежала на зов, бросив мне на прощание:

– Но я не допущу, чтобы все эти шуры-муры отражались на вашей работоспособности!

А то как же, подумала я, погружая лицо в прохладные цветы. Разумеется, этого нельзя допускать.

Я была уверена: цветы мне прислал Мишель Риво. А кто же еще? Не Плотников же? От Плотникова, пожалуй, дождешься. Нет, эта шелковистая бумага, это тонкое сочетание палевых тюльпанов и насыщенно-лиловых ирисов, эта визитная карточка с изящной надписью на французском... Я тихо засмеялась от счастья, я была уверена, что замечена и что мои чувства к мэтру не останутся безответными.

Правда, цветы пришлось оставить в кафе. Они бы все равно замерзли в электричке – в этот день меня снова отпустили пораньше, чтобы я успела доехать домой. Но цветы все равно были моими, у меня, подаренными мне, я ощущала водянистый аромат ирисов и горьковатый запах тюльпанов, чувствовала прикосновение лепестков к своему лицу... и сохранила визитную карточку, прямоугольник картона с надписью «Pour une...».

А на следующий день мы с Соней покупали продукты – обе были в хорошем настроении, шутили, визжали, носились между полками, умудрились разбить банку жемчужного лука, купили все нужное и много лишнего, поехали к ней домой и выпили там бутылку вина, болтая и смеясь.

Но уже совсем в другом настроении я готовила для нее фуршет. Мне было ужасно страшно. В самом деле, думала я, зачем было браться, если не уверена в своих силах? Сначала все шло как по маслу, я была вполне уверена, что приготовленные мною кушанья можно будет съесть, но ведь на фуршете важна и другая сторона, эстетическая... Что, если на блюде останутся крошки? Ах ты, батюшки, шафрановый соус не загустевает! Шампанское не желируется! Как хорошо, что продаются готовые тарталетки, ужасно было бы, если бы мне пришлось еще и печь их в незнакомой печке...

Я волновалась, но все обошлось, и я успела все приготовить вовремя. Соня час назад объявила, что хочет почистить перышки, и пропала где-то в глубине квартиры. Но она появилась, и я ахнула. Я уже привыкла видеть ее в джинсах и черных свитерах, а тут она оделась в платье, не столько даже красивое, сколько необычное. Бледно-оранжевая мягкая ткань облегала тело плотно, словно вторая кожа. Платье было закрытое, но, как говорится, не оставляло простора для воображения... Черные лодочки на тонких каблучках. Запах духов, очень красивый, пряный... Соня просто излучала соблазн.

– Ого! – сказала я, и тут только подумала о том, как же выгляжу я сама.

В линялых джинсах и вязаной кофточке. С гладко зачесанными назад волосами. Эта прическа категорически не шла мне, но я ее носила, потому что это было удобно. Никакой косметики, ни капли духов – их у меня просто не было... А мои зимние сапоги? Вы их видели? У них было единственное достоинство – они были крепкие и не промокали.

Глупо, что я решила считать эту женщину подругой. Она слишком далека от меня.

– Вы... очень хорошо выглядите, Соня, – сказала я, проглотив комок, вставший у меня в горле. – Я все приготовила. Надеюсь, ваш фуршет удастся...

Я повернулась и пошла из кухни, как в фильмах ужасов ходят зомби – на ощупь. Соня что-то говорила мне вслед, ей, вероятно, и в голову не могло прийти, что я ухожу совсем. Я сунула ноги в свои ужасные старушечьи сапоги, набросила на голову платок и втиснулась в пуховик. Я быстро спустилась по лестнице и пошла куда глаза глядят. Мне хотелось думать о чем-то хорошем, и я стала думать о цветах, которые мне прислал Мишель. Значит, я нравлюсь ему и такой. Значит, он своим необыкновенным взором сумел разглядеть и оценить мои внутренние достоинства...

Завтра было воскресенье, мне никуда не нужно было идти, и я рассчитывала выспаться. Бабушка так и сказала мне:

– Я тебя будить не буду, и сама не дергайся. Отоспись. Посмотри, на кого ты похожа, до чего довела себя этой работой и учебой! Под глазами круги, лицо серое. И, знаешь, дорогая, тебе все-таки стоит обновить прическу. Длинные волосы – это прекрасно, но ведь их не украшают посеченные кончики.

Я обещала постричься, но на деле предполагала провести воскресенье перед телевизором, в обнимку с зайцем Плюшей и корзинкой ванильных сухарей. Бабушка говорила очевидные вещи – усталость делала свое дело, даже моя молодость уже не давала мне форы. Но все дело было не в усталости, а в бесконечном одиночестве, которое я до сих пор не ощущала, а еще в тех смятенных, противоречивых чувствах, которые вдруг стали меня томить. Мне хотелось, чтобы меня любили все на свете – и чтобы меня все оставили в покое, хотелось быть в центре внимания – и лежать на диване с миской ванильных сухарей, хотелось умереть – и жить в Париже... Только в юности возможны такие противоречивые желания, потом они приобретают более определенную форму. Взрослый человек почти всегда точно знает, что он хочет... И как же это скучно!

Но выспаться мне не удалось, и ванильные сухари уцелели. Соня позвонила мне в десять часов утра. Я некоторое время моргала, рассматривая ее имя на экранчике своего телефона. Я была уверена, что оскандалилась вчера, не сумела ни подать, ни поговорить, и вообще, сбежала, как последняя дуреха.

– Евдокия, вы так стремительно убежали вчера... Я вас чем-то обидела? Оскорбила? Вы уж не сердитесь на меня, я бываю так эгоистична и бесцеремонна... Хорошо, сердитесь на меня, если хотите, но возьмите деньги и снимите этот груз с моей совести! Мы можем сегодня с вами встретиться?