Вера Колочкова - Третий ребенок Джейн Эйр

— Ада, что же теперь делать, скажите? Надо же что-то делать…

— А что теперь сделаешь? Ничего уже и не сделаешь. Она теперь мне условия диктует. А перед тобой я виновата, конечно, это да… С тобой нехорошо получилось. Но я ведь тебя и не гоню на улицу, поживи здесь недельку… Ну, или месяц, как хочешь…

— Зачем? — подняла на нее горестные глаза Таня. — Что я здесь буду делать?

— Ишь ты, нечего ей здесь делать, посмотрите! Можно подумать, ты всю жизнь только и делала, что по Парижам летала! Осмотрись, погуляй, город посмотри! Тебе Сережа все покажет… И по магазинам пройдись, я тебе все покупки оплачу. Как принцесса оденешься! Приедешь домой, тебя и не узнает никто. И в парикмахерскую сходи, тебе здесь патлы твои подстригут красиво. А то ходишь чучело чучелом… Ну чего ты ревешь сидишь, Татьяна? Прекрати немедленно!

Таня и впрямь тихо плакала, не опуская лица и продолжая высматривать что-то поверх Адиной головы. Слезы исправно копились в ее широко открытых глазах, она их смаргивала и снова смотрела куда-то вверх, чуть пошмыгивая носом. Хотелось ей, конечно, поплакать громко, чтоб в голос, чтоб порыдать от души, сморкаясь в полу шикарного махрового халата, да она боялась. Все ей казалось, что рядом Лена стоит да усмехается незримо — ну вот, что я говорила… Посмотрите-ка на нее, деревня, она и в Париже деревня…

— Он… Он проснулся уже, наверное… — тихо икнув, опустила она мокрые глаза на Аду. — Проснулся, а меня рядом нет…

— И что? — тихо и раздраженно спросила Ада.

— Потеряет… Плакать будет…

— Господи, да не рви ты мне душу, Татьяна! — закричала в сердцах Ада и сморщила бледное нездоровое лицо, превратилась в один миг из надменной барыни в жалкую больную старуху. — Я и без твоих слез хреново себя чувствую, и ты еще тут… И вообще, хватит мне сцены устраивать! Я старый больной человек, мне, в конце концов, покой нужен! У меня давление с утра двести двадцать! Говори лучше, поедешь сегодня город смотреть или нет?

— Нет! — также громко крикнула ей в ответ Таня и пружиной выскочила из своего кресла, закрыв лицо руками. — Никуда я не поеду! Не надо мне от вас ничего! Провалитесь вы к чертовой матери вместе со своим Парижем, понятно? Жестокие вы люди! Даже на малого ребенка, на родную свою кровинушку сердца у вас не хватает!

Сердито запахнув на груди полы халата, она развернулась и побежала из комнаты прочь, шлепая по ступеням лестницы голыми ступнями.

— Ну не хочешь, так и не надо! — вслед ей выкрикнула Ада. — Я завтра же билет тебе куплю, и уматывай отсюда! Дрянная девчонка… Я как лучше хотела, а она… Еще и виновата перед ней оказалась, видите ли… — И тут же, развернув голову в сторону другой двери, выкрикнула властно: — Сергей! Иди сюда, что ты там подслушиваешь опять! Что у тебя за манера такая лакейская — подслушивать!

Он тут же вырос перед ней послушно, будто из-под земли чертом выпрыгнул, взглянул кротко в лицо в ожидании приказа.

— Слышал? — возмущенно обратилась к нему Ада. — Какова, а? Еще и послала меня куда подальше…

— Да не обращай внимания, Ада! Ну, высказалась девчонка не в тему… Не бери в голову. Глупая она еще, молодая…

— Ну да. Она молодая, а я старая. Ей все можно, а мне ничего нельзя. Она, значит, добрая, а я злая. Может, и ты меня тоже злыдней несусветной считаешь, а? Тоже мечтаешь послать к чертовой матери? Я ее нарядить, обуть-одеть хотела по-человечески, а она…

— Ада, успокойся, прошу тебя, — наклонил к ней красивое лицо Сергей, упершись руками в подлокотники. — Ну чего ты развоевалась, в самом деле… Пристала к ней с этими нарядами! Девчонка ничего в жизни слаще морковки не видела, а ты собралась шикарными шмотками ее воображение поражать. Зачем перед ней бисер метать? Все равно не оценит! Оставь ее в покое, пусть отправляется домой, если хочет. Давай я съезжу, билет ей куплю?

— Ладно, купи, пусть едет… — горестно махнула рукой Ада. — Хотя и правда нехорошо с ней получилось, неудобно как-то. Буду теперь вспоминать и совестью мучиться. Ну Ленка, ну зараза! Мало я на нее сил положила… Еще и упрекнула меня, что не любила ее, мол! Ну ладно бы Костик такое сказал, но Ленка!.. Сама в жизни ни копейки не заработала, а туда же. Ни в голове, ни в заднице совести не завязалось… Слушай, а может, я зря ей мальчишку отдала, а? Может, самой надо было поднимать? Хотя нет, здоровья совсем никакого нету… Вот говорю с тобой, а внутри трясется все, будто в лихорадке. Что же это — потрясение за потрясением? Я сына потеряла, а она даже понять моего горя не хочет. Дочь называется. Откуда тут здоровье возьмется, скажи?

Она вздохнула, и замолчала, и поникла горестно. Ушла в кресло сжатым комочком и будто исчезла из глаз, растворилась в розовых нежных перышках пеньюара, и только сухая рука на спинке кресла жила своей, отдельной и нервной жизнью — то сжималась в острый кулачок, то начинала поглаживать да поцарапывать длинными искусственными коготками по мягкой бархатистой обивке.

— Ада… — тихо и осторожно подал голос Сергей. — Очнись, Ада… Так я не понял, ехать мне за билетом или нет?

— Да. Ехать. Нет, погоди, вместе поедем… Пройдусь по магазинам, сама куплю этой дурехе подарки какие-нибудь. Сейчас соберусь с мыслями и поедем. А ты пока иди — кофе мне свари покрепче…

— Так у тебя ж давление! Нельзя тебе кофе. Третью с утра чашку…

— Делай, что говорю! — огрызнулась она, резко протягивая ему руку. — Все только командуют мной нынче, начальники выискались! Помоги-ка встать лучше…

Через час тупорылый приземистый «Ламборгини» выехал из ворот маленькой усадьбы и помчался по гладкому шоссе, неся в своем чреве красивого молодого мужчину и пожилую женщину рядом с ним — и не старуху вовсе, если судить по ее старательно выпрямленной спине, фривольной позе нога на ногу да горделивому взгляду хозяйки жизни ко всему этому в придачу. А если не судить, если приглядеться хорошенько, то всякий встречный сразу и разгадает в ней именно старуху — несчастную, вульгарную, изо всей силы превозмогающую боль в позвоночнике, который совсем не хочет считаться с ее возрастными претензиями, а так и норовит ссутулиться природным крючком, требуя уважения к своему возрасту. Но, слава богу, в этой стране никто ни о чем не судит и никто ни к кому не приглядывается. Все живут так, как им хочется. Хочешь прикидываться молодой до конца своих дней — пожалуйста. Не хочешь — не надо. Твое дело. И больше ничье. Французы — нация надменная, вежливая и равнодушная…

А Таня, упав лицом в подушки цвета деревенских теплых сливок, плакала в своей комнате навзрыд. Унижение и боль тенью стояли около ее дивана и смотрели сверху так же вежливо, так же равнодушно — а ты как хотела, милая девушка… Никому здесь твои горячие да искренние эмоции не нужны. Может, в далекой твоей деревне по имени Селиверстово они и имеют какую-то ценность, а здесь, уж извини, дорогая, нету им законного места. Зря ты сюда приехала, совсем зря…