Наталья Нестерова - Испекли мы каравай (сборник)

Татьяна не отказала. И банька у нее на электричестве распалялась скоро — за час. Успели только по чашке чаю выпить да корову с теленком посмотреть. Содержали скотину хоть и чисто, но неправильно. Стеша хотела было высказать, но Клавдия больно двинула ее костылем — молчи. Скривила рот — без привычки испугаешься, не поймешь, что улыбается, — одобряюще загундосила: хвалит Таню.

В молодости они парную любили, до синего света в глазах жарились. Теперь сердце не позволяло — бухало, как язык в колоколе. Но Стеша прошлась веником по Клавдиным костям (мяса у нее отродясь не было, а нынче скелет скелетом, хоть в школу отдавай, детишкам на учебу и потеху). Стеша после передышки и себя попарила — постеснялась Татьяну звать.

Мыть Клавдию под душем очень сподручно. Стоит на резиновом коврике, не соскользнет, за кран здоровой рукой держится. Намыливай да три, только синяков о ее бухенвальд не набей. Пока Клавдия сохла в предбаннике, Стеша даже в бассейн заглянула, окунулась.

Клавдия не одобрила, закудахтала: «з…з… м…м…м…»

— Застужу матку? Да энтот орган у нас, подруга, уже давно усох, наподобие чернослива.

Клавдия не соглашалась, кривила осуждающе рот: «А М…М…М…»

— Мочевой? Это ты правая, лучше не без рисковости. Пузырь еще держит. Не приведи господи, заделаюсь ссыкухой на старости лет.

Оделись в чистое. Волосы заплели, белые платочки повязали. Как заново родились.

Татьяна к чаю пригласила. Бутербродов наделала. Твердая колбаса им не по зубам, а ветчину розовую да рыбку малосольную, сыр желтый с дырками — отведали. От варенья отказались (свое имеем), перед конфетами шоколадными и зефиром нежным не устояли. Думали — благодать. А благодать-то впереди была!

Василий вышел из мастерской (Таниного кабинета) за вином и сигаретами. Одет он был в черные широкие брюки из фланели и черный просторный свитер с круглым воротником. Длинные, слегка вьющиеся волосы ложились у него на плечи, борода лопатой отросла почти до середины груди. Две бабульки в белых платочках пили чай в столовой. Увидев его, изумленно ахнули, забормотали: «Священник! Батюшка! Радость нечаянная!»

Они в церкви не были уж много лет. На больных ногах разве доберешься? Ексель-Моксель на Пасху съездит в Ступино, куличи освятит, святой воды привезет — и все благословение. А раньше в Смятинове церковь была — красавица. На взгорке стояла. Говорят, солнце на кресте на маковке заиграет — лучики чудесные далеко видать. Как попа и дьякона да церковного старосту-кулака расстреляли, еще долго две монашки жили. Их, малолеток, молитвам учили и псалмы пели. А потом церковь в непотребство превратили — в склад, в конюшню. Дальше на кирпичи разобрали, остатки фундамента два года назад вместо гравия на дорогу притащили. Где церковь была — теперь бурьян по макушку.

Клавдия и Стеша не углядели: родные дети у них иконы сперли и в город продавать увезли. Ироды, прости господи! А тут живой батюшка! Растерялись. Чего просить? О чем молить?

Поп-то строгий. Горло прочистил и басом:

— Ну, рабы Божьи! Как живете? Во грехе?

Стеша и Клавдия дружно отрицательно помотали головой, а через секунду также дружно закивали, соглашаясь.

Василий пребывал в прекрасном расположении духа. Работа спорилась, вино не кончалось. Его забавило поведение старушек. Надо что-нибудь ляпнуть из Священного Писания. Не читал. Но любил детективы Акунина о Пелагии. Вспомнил понравившееся старославянское слово. Правда, не по теме. Но изрек:

— Радуйтесь милости Божьей и избавлению от плотострастия!

Бабки послушно принялись креститься. Кругленькая старушка вытолкала вперед худую, кривую, с костылем:

— Батюшка, благослови ее, несчастную! Одной ногой в могиле! А жила! Ни дня без мук адовых.

— Не ропши! — грозно сказал Вася.

Он быстро думал: благословить — это перекрестить, что ли? Слева направо, справа налево? Посмотрел вопросительно на Татьяну и Любашу. От них толку мало. Губы кусают, чтобы не рассмеяться, глаза к потолку закатывают.

Царственными взмахами кисти он перекрестил старушку и слева направо и справа налево. Для надежности. Кривая старуха неожиданно, со всхлипами, схватила его измазанную краской руку и поцеловала. Вася смутился. Но тут же нашелся. Взял бабулькину голову в свои медвежьи лапы и приложился ко лбу, покрытому платочком.

Вторая старушка смотрела на него с детским страхом и надеждой — благословит ли? Благословил. По той же процедуре. Неловко теперь хвататься за бутылку.

— Молиться пойду, — погладил он бороду и строго посмотрел на Любашу: — Ты! Раба Божия, принеси мне все, что нужно для причастия!

Возвращались как с чистого праздника. Да не пехом, а ехали на больших саночках и с гостинцами! Татьяна с попадьей запряглись и до дому их с ветерком прокатили. Попадья симпатичная, но в брюках! Раньше такого не было, чтобы попадья задницу в штанах показывала. Все в мире переменилось. Девочка, попова племянница, рядом скакала, с Клавдиным костылем играла. Славная девочка. Все они славные, пока маленькие.

Бог услышал его молитвы и прислал в ад ангела, который обтирал Борю мокрыми крылышками, вливал ему в пересохшее горло жидкости и еще уговаривал:

— Боренька, давай немного попьем. Тихонько, глотай.

Горелку тоже немного подкрутили, жар доменной печи сменился на колючий ветер пустыни. Из плазменного состояния Борис перешел в газообразное.

Он открыл глаза. Не узнал ни комнату, в которой находился, ни женщину, сидящую в кресле. Чему удивляться? Он впервые попал по ту сторону бытия.

Татьяна бросилась к нему. Что-то сказал?

— Ангел! — прошептал Боря. — Спасибо. Передай ему спасибо.

— Кому? — Таня тоже шептала.

— Своему руководству, — попробовал улыбнуться. — Богу.

И мгновенно уснул.

Бредит? Позвать Любашу? Нет, кажется, ему лучше, дышит медленно, ровно. Три дня беспамятства. Бедняга! Но температура уже снизилась, жаропонижающие перестали давать. Улыбается? Точно, улыбается. Слава богу! Хорошая у него улыбка, как у Любаши.

У него чесался нос, лоб — зудело все лицо. Поскольку теперь Борис пребывал в газообразном состоянии, то мышцы отсутствовали. Не открывая глаз, попытался поднять руку. Кажется, получилось, но до лица рука почему-то не доставала.

Он разлепил веки. Туман. Из тумана выплыл образ сестры. Любаша сидела в кресле и вязала на спицах, приговаривая:

— Лицевая, накид, изнаночная. Или снова лицевая? Вот черт!

Его сестра прежде никогда ранее не брала в руки спиц. Борис скосил глаза. Розовенькие обои в мелких цветочках. Комод из белого дерева, на нем фарфоровые игрушки. Туалетный столик с зеркалом.

— Где я? — спросил он.