Бина Богачева - Совпадения

— Не боися . От молока еще никто не помирал. Свое молочко, чистенькое, свеженькое, добренькое.

— А я люблю в бутылках, с зелеными крышками, а это мне жирное.

— А я повторяю, что свою синюю воду будешь у матки с батькой в городе пить. Это здоровье, балда! Пей!

— Не могу. Оно пахнет!

— Чем? Ври, да не завирайся!

— Коровой вонючей. Козой!

— Мандой! — Бабушка замахивалась, но могла и хлобыстнуть сгоряча, если что. — Ну и сиди, пока не надоест.

— У меня с вашего молока понос!

— Вот и хорошо, промоет хоть все.

На бабушку никакие аргументы не действовали.

— Не быть тебе космонастом Гагариным, не летать тебе на ракете в космос с собаками! — дразнил его дед.

— А я и не хочу в космос! Сам лети.

— Хоти — не хоти, все равно не полетишь, коли молока не пьешь. Туда хлюпиков не берут! Придешь записываться, а тебя под зад коленкой. Так тебе и надо! И девчонки будут над тобой смеяться.

— А мне и не надо — курица-помада.

— Зачем ему помада, Сема? Отбери немедленно! Неужели ты не видишь, что он там хватает?

Запах скошенного сена, бани и выпечки стал родным, навсегда возвращающим в детство. По субботам топили баню по-черному, на открытом очаге кипел котел, без печки. Поленья складывались прямо под огромным черным, прокопченным котлом. Дым валил изо всех щелей, а заодно и через трубу. После того как баня протапливалась и котел закипал, дым в трубе приобретал какую-то особенную на бабушкин искушенный взгляд консистенцию, баню необходимо было убрать — вымыть стены, окна, пол, полок и двери от гари, натаскать холодной воды из пруда, пару ведер ледяной из колодца, принести банку с самодельным хлебным квасом или лимонад «Золотой ключик». Баню немного проветривали, и первой партией отправлялись мыться мужчины. Женщины в это время готовили ужин, ставили самовар. На летние праздники: на Рожество Иоанна Предтечи, в летний солнцеворот, оставшийся еще от язычества — в ночь на Ивана Купалу, в Преображение Господне, Успение да дни рождения, выпадающие у приезжих из города гостей, пекли пироги. Глеб всегда разжигал самовар сам, сам драл бересту, сам колол щепу со стишатами Хармса: «Утром рано подошел, к самовару подошел, дядя Петя подошел…» Кирилл сидел рядом, наблюдал и завидовал.

После первой парки в бане можно на полминутки выскочить в сени, остыть, хлебнуть холодной колодезной воды из ведра, пока никто не видит. Умоляя сделать глоточек, если вышел не один, предстояло так изловчаться, чтобы пить много, а глотать тихо, имитируя один глоток, якобы растягиваемый, как удовольствие.

— А-а-а, вода горячая! Голова гор-и-и-ит!

— Терпи, казак, атаманом будешь!

Отец охаживал веником, опуская ритмично тяжелую руку. Через полтора часа, еле волоча ноги, возвращались домой раскрасневшиеся, медленно поднимаясь в гору, сопровождаемые стайками ласточек и скатывающимся в низину прохладным ветерком. Пару в бане хватало и для женщин. Самой отъявленной парильщицей слыла бабушка. Она сменила на этом посту в свое время прабабушку Агафью. Девочкам для собственного спасения приходилось падать на пол и там из щелей, меж досок в полу, из земли тянуть носом приятную освежающую сырость. Но их быстро поднимали: «Вставайте, барыни!», загоняли на полки́, и там в их бока вцеплялся березовый или дубовый веник.

Мужчины в ожидании женщин беседовали, играли в шахматы, шашки, иногда в карты. Тяпнуть водочки после баньки — святое дело. Дежурить отправляли Кирилла. Ему давалось задание: как бабы с тазами свернут с тропинки на дорогу, опрометью мчаться обратно. Румяные, в испарине, в разноцветных ситцевых платках, бабенки расставляли тазы в сенях на попа, развешивали белье и только потом проходили в дом. Мужички по давно заведенной традиции потчевали их ими же приготовленными кушаниями: салатами, пирогами с мясом, творогом, маком, повидлом, ягодами, вареной картошкой с маслом и укропом, грибной икрой, двигали к ним чай в чашках с парадными блюдцами. Полсамовара уж как не бывало. Бабы, отдуваясь, пили чаек, бабушка наливала в чашку малиновую или вишневую настойку и пила ее из блюдца вместе с чаем. Это теперь оно у нее в руках прыгает. У кого-то непременно уже болела голова, девочки с приезжими гостями капризничали, их уводили и укладывали спать.

В дни, когда в доме собиралось много народу, становилось оживленно, даже шумно, но весело, вечерами пели русские песни на красном закате, под бузиной, отмахиваясь веткой от мошкары и комаров.

По коже бегут мурашки от проникновенного женского пения, свернувшего в комок душу, прихватив ее невидимой бечевой далеких предков с их языческими обрядами, ставшими потом детскими играми, хороводами и песнопениями, с поклонением Дажбогу, Роду, Волосу, Макоше — матери сырой земле, Яриле. Недаром и деревня их находится недалеко от Волосова. Известно, что все населенные пункты с таким названием ведут свое происхождения от Волоса — скотьего бога , божества богатства.

Эхом пронзительного финала замирает и тает в пространстве песня, и только слышно, как ласточки острыми ножницами крыльев рассекают ее летящую вверх мантию в постепенно остывающем после теплого дня воздухе. Слышно, как трепетные козявки объясняются друг другу в любви в вибрирующих от восторга и ветра листьях деревьев. Как говорил раньше Сашка-пастух: «Не будь у деревьев макушек — ветру неоткуда было бы взяться». Его потом убило в лесу молнией. Он под елку привалился в плаще, дождик хотел переждать.

Прабабушка в июне называла такие дни «русальной неделей», перед днем Ивана Купала, Ивановым днем. В июле она всегда ожидала гром на Ильин день, и он непременно случался. Удивительно, насколько живучими оказались языческие ритуалы, дожившие кое-где еще и до наших дней, тесно сплетенные с христианством, заменившим церковными праздниками древние, как это случилось с Преображением Господним или Яблочным Спасом. Их перекрыл древний культ праздника урожая по случаю окончания жатвы. Так же как и храмы, которые ставились всегда на месте языческих святилищ. И даже на их деревенском кладбище до сих пор сохранились могилы с голбцами [44] Голбцами раньше называли место за печной перегородкой. Место, где в старину в крестьянских избах предполагалось место для домового. — крестами, двускатной крышей, напоминающей домики, домовины, в которых славяне хоронили покойников.

В деревне все женщины, по обыкновению, называли мужчин «Сам». «Сам был в городе», «Сам сказал», «Сам сделал». Детские воспоминания о летней деревне часто проносились перед глазами короткометражным фильмом с примесью неотделимой тоски по светлому детству. Весенние запахи в городе пробуждают предвкушение деревенского лета, тянут туда, где царствует непорабощенная, вольная природа. Год от года лето становилось все больше городским, неуютным, суетливым, непривычным, пахнущим плавленым асфальтом и автомобильными испражнениями, вытесняя воспоминания, тягу и само детство. Иногда Глебу казалось, что любой другой мальчик, выросший в его семье, сохранил бы о ней совершенно другие воспоминания. Да и сам он, скорее всего, сохранил бы их другими. Но он выбрал эти.