Екатерина Вильмонт - Трепетный трепач

— Увидишь!

— Сонь, хватит меня интриговать, говори! Я надеюсь, не Лощилин? — вдруг испугалась я.

— С ума сошла? — ужаснулась Сонька. — За кого ты меня держишь. А ты попробуй угадать!

— Ладно. Я его хорошо знаю?

— Не очень.

— В каких я с ним отношениях?

— Вы добрые знакомые.

— Так… Он из нашего цеха?

— Ты имеешь в виду сценарный цех? Нет.

— Киношник?

— Да.

— Артист, что ли?

— Да.

— Красивый? — начала догадываться я.

— Очень.

— Брюнет?

— Да.

— Все. Знаю. Никита? Александров?

— Эх, Лерка, хотела тебе сюрприз сделать…

— И у вас прямо любовь?

— Еще какая! И, между прочим, благодаря тебе.

— А я тут при чем?

— Та к он начал мне сперва впаривать, как ты ему нравишься… И мы долго тебя обсуждали, а он мне на другой день звонит и приглашает на ужин. Ну, я пошла. А он и говорит: «Сонечка, я, кажется, идиот, я вдруг понял, что мне нужна вовсе не Леруня, а вы…» Вот так и получилось.

— И какие планы?

— Да пока никаких. А зачем планы? Нам пока и так хорошо. Он, конечно, не большой интеллектуал, но мне и не надо. Достаточно теплый и милый парень… Я сама умная, зачем мне умный мужик? А ты, подруга, по-моему, последние мозги со своим Игнатом растеряла.

— Кажется, да, Сонечка. Я так его люблю…

Вскоре явился Никита. Он был очень хорош.

— Леруня! — приветствовал он меня, раскрывая объятия.

Мы с ним расцеловались.

— У тебя, говорят, перемены в жизни? — шепнул он мне, хотя я не помнила, чтобы мы с ним переходили на «ты».

— Да и у тебя тоже!

— Есть такое дело! Сонечка, кого ждем? Я помираю с голоду.

— Да собственно, можно садиться, должен еще приехать мой брат.

— У тебя есть брат? — удивилась я.

— Есть. Только он живет в Аргентине. А тут случайно оказался в Москве. Познакомишься.

— А что он делает в Аргентине?

— Работает. Он хирург-офтальмолог, ученик Федорова и женат на аргентинке.

— А аргентинка не приехала? — полюбопытствовала одна из Сониных приятельниц.

— Да нет, — засмеялась Соня. — Но он вообще не по этому делу, так что не мылься, Люська! Но его мы ждать не будем.

Одесские яства пышногрудой Лоры были выше всяких похвал, да и вообще было как-то мило и весело. Игнат с таким неподражаемым юмором травил всякие киношные байки, что я только диву давалась. Время от времени он шептал мне на ухо:

— Ты лучше всех! Я тебя люблю!

Но вот раздался звонок. Соня побежала открывать.

— Ну, наконец-то! Мы уже сели, сколько можно тебя ждать?

— Ну, сестренка, не сердись, опоздал, не рассчитал время, с кем не бывает. Как бы там ни было, я тебя поздравляю!

— Ладно, все потом, пошли за стол!

Вошел мужчина, высокий, сухощавый, с хорошим интеллигентным лицом.

— О! Женя! — бросилась к нему Миррочка.

— Господа, кто не знает, мой брат Евгений, прошу любить и жаловать.

Его усадили рядом с Соней, так что она оказалась между Никитой и братом. Гости говорили всякие хорошие слова, пили, ели, Никита изрядно захмелел. И вдруг взял слово:

— Я хочу поднять бокал… Нет, не за Сонечку, хоть я ее обожаю и люблю! Ты простишь меня, дорогая, но я должен сейчас выпить за другую женщину, которой я стольким обязан, и даже своим знакомством с тобой. Я поднимаю этот бокал за твою подругу, чудесную Леруню, которая в один прекрасный день, что называется, росчерком своего талантливого пера взяла и повернула мою жизнь, поменяла мое амплуа и передо мной открылись в буквальном смысле новые горизонты. Вот, я должен наверное объяснить… Хотя нет, я вроде уже все сказал, а то Игнат уже на меня как-то подозрительно смотрит. Спокуха, Игнат! Я просто воздаю должное! Короче, я пью за Лерочку, Леруню! Леруня, будь счастлива, моя дорогая.

И вдруг я поймала на себе пристальный взгляд Сониного брата. Взгляд был заинтересованный, но какой-то холодный. А впрочем, мне на это было наплевать. Тем более что Игнат, тоже не очень уже трезвый, жарко шепнул мне на ухо:

— Надеюсь, ты талантливо расскажешь мне про ямочки?

— Игнат! — засмеялась я и покраснела.

— Женечка, а ты нам споешь? — спросила вдруг Мирра.

— О, что вспомнила!

— Да разве такое забудешь! Господа, Женя изумительно поет.

— Правда, Женька, не ломайся! — поддержала ее Соня.

— Жень, а ты аргентинские песни знаешь? — спросила Лора.

— Да нет, это не мое. Я вообще уже сто лет не пел.

— Ну, так спой на сто первый год! — подначил его Игнат. — Мастерство ведь не пропьешь, даже в Аргентине. А кстати, что там пьют, в Аргентине?

— Все! — улыбнулся Женя. — Ну, сестра, тащи гитару, раз такое дело. Поностальгируем…

Играл он прекрасно. Но пока не пел, и вдруг дивным мягким баритоном запел «Мой костер в тумане светит». Потом еще какие-то романсы. Я заслушалась. Люблю хорошее пение, а он пел по-настоящему.

— Ну все, хорошенького понемножку! — не без смущения отложил он гитару и выпил рюмку.

— Женя, — сказала я, — но почему с такими данными вы не стали певцом? У вас же дивный голос и вы такой музыкальный. Как можно зарывать в землю талант?

Он очень внимательно на меня посмотрел:

— Да я как-то не чувствовал, что это мое…

— И зря! Это ваше! Вы хоть диск записали бы…

— Диск? И кто его стал бы слушать?

— Я! Да и все, кто хоть раз слышал ваше пение.

— Спасибо, Лера! Я чрезвычайно польщен… Может, если б я встретил такую девушку, я и стал бы петь. Но не судьба, значит. Но я хочу спеть еще одну вещь, для вас.

Я ощутила, что Игнат как-то напрягся.

Женя взял гитару и запел почти уже забытую песню, которая когда-то странно меня волновала:

«Ах, какая женщина, мне б такую».

Он пел эту песню просто волшебно, но как мне показалось, вложил в нее что-то глубоко личное и лишнее.

И вдруг я увидела, что губы Игната сжались в ниточку, глаза стали злыми и колючими. Я испугалась и погладила его по руке. Он стряхнул мою руку и вдруг сунул под нос Евгению кукиш. Все оторопели.

— Вот! Видал? Не будет у тебя такой женщины, она моя и точка.

— О, а я, кажется, и в самом деле талантлив, — рассмеялся Женя. — Успокойтесь, как вас… Это всего лишь песня и не самого высокого разбора. Не стоит так горячиться.

— Пошли отсюда! — непререкаемым тоном заявил Игнат и схватил меня за руку.

— Игнат, успокойся.

— Мы сейчас уйдем отсюда и я сразу успокоюсь. Соня, прости, ничего личного.

Я не стала сопротивляться, чтобы не усугублять ситуацию.

На лестнице я попыталась вырвать руку.

— Пусти!

— Дудки!

— Игнат, что ты устроил!

— Я? Ничего. Просто расставил все по своим местам. Пусть этот гаучо поет свои убогие песни кому-нибудь другому. Тоже мне, козел аргентинский! Ему б такую женщину! Хрен ему!

— Игнатик, ты пьяный?

— Нет, милая, если б я был пьяный, я бы так ему харю начистил…

— А ты говорил, что не ревнивый!