Ольга Карпович - Моя чужая жена

– Приехала, — выдохнула Аля.

А Никита уже тащил за руку Ленку, провозглашая:

– А это вот, позволь представить, моя гражданская жена Елена Прекрасная! Совсем новая, прошу заметить, жена. А это Аля, жена за номером раз.

Ленка с недоумением покосилась на него, но ничего не сказала, лишь сдержанно поздоровалась. И Никита почему-то заметил, что выражение лица у нее простое и глуповатое, и Ленкина ладонь показалась ему грубой, широкой, когда Аля протянула ей руку.

…Вечер тянулся бесконечно. Глаша, конечно, увидев Алю, разохалась, бросилась обнимать «милую девочку». Не удалось отвертеться и от ужина. Что уж говорить — благостное семейное застолье на лоне природы. Никита понимал, что нужно уезжать, что ждать больше нечего, что он мешает этим двоим. Но ничего не мог с собой поделать, горбился за столом, не обращая внимания на легкие толчки Ленкиного локтя. Казалось, вот еще последний взгляд на нее, последнее слово… А вдруг это что-то изменит, вдруг?

И лишь когда за окном совсем стемнело, Ленка, измаявшись, открыто произнесла:

– Дмитрий Владимирович, мы вас совсем заболтали. А вам отдыхать, наверное, надо. Никит, поедем?

И Никита поднялся из-за стола, кивнул — поедем, да. И обратился к Але:

– Мы на машине. Подвезти тебя? Ты где остановилась?

– Пока нигде, я на даче останусь, если Дмитрий Владимирович не возражает.

Ленка, подавив вздох облегчения, воспряла духом:

– Ну в самом деле, что ты, Никита… Где сейчас в Москве свободный номер в гостинице найдешь? Можно было бы к нам, да квартира… э-э-э… тесновата. А тут столько свободных комнат… И воздух опять же…

– Ну что ж… — промямлил Никита, направляясь к двери.

И, поравнявшись с журнальным столиком, на котором все еще расставлены были шахматные фигуры, щелкнул ногтем по черной лакированной пешке. Фигурка завалилась набок и покатилась по доске.

– Я ошибся, ты опять выиграл, папа, — констатировал Никита. И, дернув за руку Лену, вдруг с деланой серьезностью осведомился: — Ленка, а тебе, случайно, мой отец не нравится?

Дмитрий Владимирович, не глядя на него, потянулся за папиросой. Аля, вспыхнув, отвернулась к окну. Лена захлопала глазами:

– Что?

– Что что? — Никита чувствовал, что еще немного, и его голос сорвется. — Батя мой нравится тебе, а?

– Ну как… — растерялась Ленка. — Заслуженный человек, талантливый, известный… К тому же, ты — сын Дмитрия Владимировича…

– Эх, Ленка, не разбираешься ты в мужиках, — хохотнул Никита. — Ладно, пошли.

Ухватив девушку за запястье, Никита потащил ее за собой и выскочил из дома. Он ни разу не посмотрел на янтарно-желтые прямоугольники окон, светившихся в черноте ночного сада. Ни разу не обернулся, чтобы не видеть, как, едва закрылась за ними дверь, отец распахнул руки и Аля приникла к его груди, сглатывая подступившие к горлу слезы.

Ясное июльское солнце плавилось над головой. Тяжелые белые облака застыли на фаянсово-синем небе. Слева чернел густой лес. Впереди раскинулось широкое, золотом отливающее поле. Синие звездочки васильков выглядывали между тяжелых, клонившихся к земле колосьев. За полем дрожал в густом жарком воздухе огонек, отразившийся от маковки сельской церкви. За церковью угадывался в душном мареве обрывистый берег реки. В церкви ударил колокол, и густой тягучий звон поплыл над полем, мерно покачиваясь в жарком воздухе.

Митя шел впереди, держа в одной руке Алины босоножки. Она отставала — то отойдет к опушке леса, чтобы сорвать розовую дикую гвоздику, то склонится среди колосьев за васильком. Митя остановился, поджидая ее, запрокинул голову, залюбовался куполом неба. Аля тихо рассмеялась позади. Он оглянулся вопросительно и увидел, что она приставила к глазу ладонь, сложенную трубочкой.

– Ты что? — улыбнулся Митя.

– Могу поспорить, ты сейчас думаешь о том, с какого ракурса лучше снимать это поле, небо. Как лучше расположить в кадре берег реки, купол церкви и, — Аля приняла шутливо-кокетливую позу, — белокурую лесную нимфу с васильками.

Митя грозно нахмурил брови, бросился на нее с шутливым гневом, Аля ловко увернулась, заливисто хохоча. Митя сильной рукой обхватил ее за талию, прижал к себе, и дальше они пошли вместе, рядом.

– На самом деле ты не права, — возразил Редников. — Я об этом не думал. Кажется, впервые в жизни… ну их к чертям, все эти кадры, панорамы, режимы…

Аля краем глаза наблюдала за ним, поражаясь перемене, произошедшей в Мите. Трудно было поверить в эти его слова теперь, после стольких лет. Трудно и страшно.

– То есть я зря мчалась сюда из Франции. На главную роль ты меня не возьмешь? — попыталась она за шуткой спрятать свое недоверие.

– Ты и так моя самая любимая героиня! И по метражу гораздо дольше, чем на два часа, — с неожиданной серьезностью ответил Митя.

Он развернул ее к себе, сгреб в охапку, шепча куда-то в ее распущенные волосы:

– К черту… к черту… Вот есть ты и есть я. И больше ничего не нужно…

Митя оторвал ее от земли и бережно опустил на стог скошенной травы у лесной опушки. Алины волосы смешались с сухой травой, глаза ее распахнулись навстречу ему, губы чуть приоткрылись, улыбаясь, и она протянула к нему руки. Митя чувствовал, как голова его начинает кружиться, как все его тело словно окутывает шепот ветра, вязкое, пахнущее солнцем и скошенной травой марево. И вдруг спросил, словно вспомнив что-то, давно не дававшее покоя:

– Я все думал… Почему ты сказала «вечность»… Тогда, в лодке?

Он увидел, как дрогнули Алины зрачки, как прикрыла она на мгновение глаза, прошептав:

– Любовь и есть вечность. Это наш человеческий способ стать бессмертными… Понимаешь?

– И в тот день нам это удалось? Стать бессмертными? — настаивал он, дотрагиваясь губами до ее шеи.

– Да, — кивнула Аля. — Просто ты об этом еще не знаешь…

Митя хотел еще что-то спросить, но ее руки уже скользнули по спине вдоль позвоночника, губы дотронулись до темной впадины под ключицей, и он забыл обо всем. Только необъяснимое слово «вечность» осталось дрожать в теплом воздухе вместе с отзвуками колокольного звона.

…Они просыпались вместе в обшитой деревом спальне, гуляли по умытым росой полям, набрасывались на приготовленный Глашей обед. По вечерам Аля спускалась вместе с ним в овраг кормить деревенских собак. Она садилась на корточки, протягивала руку, гладила по бархатистой холке одного из псов. И Митя вполголоса рассказывал ей о Тиме, верном друге своего детства.

– Давай заведем собаку, — оглядывалась на него Аля.

– Давай, — легко соглашался он. — Что ж, камин затоплю, буду пить. Хорошо бы собаку купить.

Потом были долгие вечера на веранде. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо над лесом багряными полосами. Митя садился в кресло, Аля забиралась к нему на колени, затихала. И он слышал, как бьется совсем рядом под тонким летним платьем ее сердце.