Ирина Муравьева - Страсти по Юрию

Лицо ее сморщилось.

— Не нужно меня прощать! Ни в коем случае нельзя! Я виновата и вечно должна за это отвечать. Я должна мучиться, Юрочка!

Она резко села в кровати.

— Я встречусь когда-нибудь с ним?

Владимиров опять попытался поцеловать ее, и она опять оттолкнула его руку.

— Мы с тобой так прекрасно жили, а главного я ведь тебе не сказала! Я тебе не сказала, что я убила его. — Варвара глубоко задышала, удерживая рыдание. — Ему больно было, когда его убивали. Ему было так, Юра, больно! Я только сейчас поняла! Больно было! Он был весь в крови!

Владимиров обнял ее.

— Молчи! — приказала она. — Я во всем виновата! Не нужно меня утешать!

— Варя, — жалея ее и не зная, чем помочь, пробормотал Владимиров. — Людей без греха не бывает. У каждого что-нибудь есть на душе.

— А жить с этим как?

Она перестала плакать и смотрела перед собой остановившимися глазами. Потом тихо легла и натянула одеяло до подбородка.

— Я знаю, почему я заболела. И правильно, что заболела. И лучше бы раньше.

Лицо ее проступало белым пятном в темноте.

— Ты дай мне попить, — попросила она. — Мне хочется коки холодной попить.

Владимиров косолапо пошел в кухню, света почему-то не зажег, нащупал дверцу холодильника, открыл. В холодильнике было пусто, кока-колы не было и в помине. Он вернулся в спальню.

— Воды попей, Варя, — страдая, что приходится отказать ей, пробормотал он. — Нет у нас коки.

— Ах, Юрочка, как же так: нет! Ты еще посмотри! — лихорадочно забормотала она. — Может, хоть одна бутылка где-нибудь осталась! Хоть глоточек, Юрочка!

— Но, Варя, ведь я посмотрел! Коки нет. Я завтра пойду и куплю. Завтра утром. Ты спать еще будешь…

— Нет, нет! Что ты, Юра! — она заметалась. — Сейчас бы попить. Глоточек. Немножко попить, и засну… И ты пойдешь спать… Хоть глоточек!

— Водички не хочешь со льдом, а? Воды?

Она вдруг опомнилась.

— Ступай, ложись спать! Ты измучился весь!

— А ты?

Она опять взяла его руку и положила на свою мокрую от слез шею.

— Ты — мой ненаглядный. Ложись лучше спать.

И закрыла глаза. Владимиров послушно пошел к себе в комнату и снова уселся за стол. Вдруг ему пришло в голову, что на углу работает бензоколонка, где можно купить кока-колу. Он уже открыл входную дверь, как вдруг негромкий стон из спальни остановил его. Он зажег свет. Варвара сидела на кровати, обеими руками держась за живот, губы ее были искусаны в кровь, и лицо, только что белое, горело темным огнем. Она, видимо, старалась сдерживаться, чтобы не кричать.

— Что с тобой? — спросил Владимиров, пугаясь до того, что на лбу его выступил холодный пот.

— Иди, иди, Юра! — тем громким и капризным голосом, который изредка появлялся у нее в разговорах с чужими и неинтересными ей людьми, закричала Варвара. — Скрутило живот, вот и все! Ну что, заболеть не могу?

— Поедем к Пихере…

— Да глупости, глупости! Посплю, и пройдет. Зачем мне Пихера? Что он понимает?

Она стиснула зубы, перестала стонать и вдруг заблестела глазами.

— Ложись со мной рядом, я жутко замерзла.

Владимиров осторожно опустился рядом.

— Обними меня, Юрочка. Так крепко обними, чтобы я как в домике была. Ты спрячь меня, Юрочка.

Владимиров обхватил ее обеими руками и прижал к себе. Варвара была невесомой, все косточки можно прощупать. Когда же она похудела так сильно?

— Вот так обними и держи. Мне не больно. Но только ты крепко держи.

— Прошел твой живот?

— Все прошло.

Она крепко вжалась в него и затихла. Ему показалось, что она задремала. Он осторожно отвел плечо, чтобы заглянуть ей в лицо, и встретил огромные немигающие глаза.

— Ты хочешь ко мне? — вдруг спросила она.

Во рту у него пересохло.

— Cейчас?! Но зачем? Тебе станет хуже…

— А вот мы проверим. Иди ко мне, Юрочка…

— Да это безумие, Варя! Давай подождем!

— Чего еще ждать?

— Ну, как чего ждать? Пока ты поправишься…

— Юра-а! — выдохнула она. — Но это последний ведь раз! Юра-а! Самый последний!

И изо всех сил прижалась искусанными губами к его рту.

— Последний разочек, последний разочек! — шептала она.

Лицо ее было горячим, губы пылали, а руки и ноги были холодны как лед. Владимиров гладил ей спину, пытаясь ее успокоить, но Варвара прижималась так крепко, как будто пыталась и в самом деле влезть к нему под кожу, как под одеяло, и там, внутри, спрятаться.

— Прошу тебя, Юрочка! Хоть попрощаемся!

Он, кажется, слышал свой крик. Потом закричала она. Потом они замерли оба.

И не шевелились друг в друге.

Сквозь навалившийся на него сон Владимиров понимал, что нужно освободить ее от тяжести своего тела, лечь рядом, но было так тепло и так блаженно хорошо внутри, так нежно, привычно, успокаивая, гладили его плечи и голову ее дрожащие, родные руки, что он только пробормотал: «Тебе тяжело?» — и снова заснул.

Через пятнадцать минут он разлепил глаза, всмотрелся в лицо Варвары и ужаснулся: оно было серым, обтянутым кожей, соленым от слез. Варвара стонала, не сдерживаясь больше, отталкивала его обеими ладонями, зрачки ее закатились под веки. С трудом вспоминая немецкие слова, он бросился к телефону, вызвал «Скорую». Два бравых санитара подхватили носилки и осторожно понесли их вниз с одиннадцатого этажа. Варвара лежала на боку, подогнув колени. Ее бил озноб. Владимиров шел следом за носилками и пытался что-то объяснить санитарам, но они отвечали односложно.

Машина стояла у самого подъезда, и шофер, как только увидел их, немедленно включил сирену и завел мотор.

— Позвольте, я с вами, — мешая санитарам и путаясь у них под ногами, бормотал Владимиров. — Она будет волноваться без меня, она испугается…

Носилки были уже внутри, один из санитаров сидел рядом, наклонившись над Варварой и прилаживая капельницу. Второй подошел к Владимирову и протянул ему бумажку с адресом. Клиника была той, где работал доктор Пихера.

— Зачем же вы так далеко? А ближе нельзя что-нибудь?

Санитар принялся объяснять, но увидев, что он ничего не понимает, махнул рукой и только повторил, что в клинике Владимирову все скажут.

Он хотел ехать следом, но вспомнил, что документы дома, и вернулся. Дверь в его квартиру была открыта настежь, и три перепуганные черные старухи стояли в прихожей.

— Куда ее взяли? — спросила Офелия.

— Ее? На обследование.

— Абследуют, и харашо! — сказала Джульетта. — Артур тоже очень балел, в бальнице лежал. Жена его тоже балела. Врачи здесь не хуже, чем дома, в Армении. Ты, Юра, не бойся, а ехай за ней. Афелия, сделай ему бутерброд!

Он прошептал, чтобы они шли к себе и ложились спать, надел куртку, вытащил из коробки новые ботинки, которые Варвара берегла для торжественных случаев и ходить в которых было невозможно: так сильно они ему жали. Морщась от боли, он втиснул ноги в эти ботинки, схватил документы, сел в машину и через двадцать минут домчался до места. Девушка в окошечке с милыми темно-розовыми ямочками на круглых щеках велела ему подождать. Он сел на скамейку в приемной и принялся ждать. Минут через двадцать вышел доктор и начал что-то объяснять ему, но Владимиров не понимал его. Он со страхом убедился, что забыл все немецкие слова и слышит теперь одни непонятные звуки. Доктор похлопал его по плечу, и через несколько минут пришел другой доктор, серб, который на очень старательном, хотя и корявом русском языке объяснил Владимирову, что сейчас ничего не известно, положение фрау Владимировой тяжелое, открылось брюшное кровотечение, вызванное запущенным раковым процессом, и она находится в отделении интенсивной терапии. Но утром придет ее лечащий врач…