Ирина Муравьева - Страсти по Юрию

Он лежал на низенькой неудобной кушетке, которую Зоя с Катей выволокли утром на открытую веранду из чулана. Зоя сказала, что дом нагревается за день и ночью в нем нечем дышать. Она будет спать на веранде. Владимиров весь побелел: они ведь и так в разных комнатах спят.

— Тогда, может, лучше в лесу ночевать? — спросил он, не выдержав.

— В лесу, Юра, душно. Не легче, чем в комнате.

Она и не посмотрела в его сторону. Ответила тихо и сразу ушла. А Катя, смутившись, сказала, что завтра они уезжают обратно: муж в Петрозаводске соскучился. Владимиров лег на эту проклятую кушетку, похожую на таксу, закрыл глаза. Услышал, как стукнула калитка: куда-то ушли и ребенка забрали. Но что ему этот ребенок! Какой из него теперь «дедушка»?

Он поднял глаза, увидел счастливую и светлую синеву с разбросанными по ней облаками. Потом опустил глаза, заметил настил золотистых иголок, вдохнул в себя запах жасмина и сразу вскочил, взъерошил седые и редкие волосы…

Ужас смерти то накатывал, то отпускал. Стоило хоть что-то увидеть немного ярче — ну, вот, например, синеву в небесах, — вдохнуть посильнее, как тут же оно приходило: «Ты скоро умрешь. Не надейся».

Катя с дочкой на руках и Зоя с огромным букетом цветов, смеясь, подходили к калитке. У Кати морковно блестели колени под розовым ситцевым платьем. Владимиров вспомнил, что утром она вымыла весь дом, ползая по полу на коленях.

— Прошу Тебя, Господи: не отнимай.

На следующий день после обеда Катя уехала.

— Ну, папа, держись! — сказала она, обнявши его за костлявые плечи.

Он сразу подумал: «Последний раз вижу!»

А вслух прошептал:

— Приедешь зимой ко мне, на Рождество?

— Приеду, — смутившись, ответила Катя.

«Нет, ты не приедешь!» — подумал Владимиров.

Вечером они с Зоей пили чай на открытой веранде.

— Гофман звонил. Сказал, что во вторник заскочит, тебя навестит.

Владимиров дернулся:

— Это зачем?

Она подняла свои светлые брови:

— Что значит зачем? Вы ведь дружите вроде?

— Дружили, — поправил он мрачно.

Она обреченно вздохнула.

— Тебе тяжело со мной? — он засмеялся.

— Да, мне нелегко, — сказала она.

— А ты меня брось! — дико вскрикнул Владимиров. — Зачем я тебе? Здорового не полюбила, а тут уж тем более! Возьми да и брось! И никто не осудит!

— Осудит, — сказала она, помолчав.

— Кто? Он? — Владимиров показал на небо. — Да, может, Его там и нету? А, Зоя? Ты в жертву себя принесла, а там — пусто!

Она внимательно посмотрела на него поверх вазочки с вареньем, над которой кружилась оса, не решаясь сесть даже на краешек, но не улетая при этом, как будто была под каким-то гипнозом.

— Прошу тебя, Юра, молчи. А то наболтаешь сейчас… Стыдно будет.

Он вытащил флягу. Закинул голову и сделал несколько больших и судорожных глотков. Глаза его остановились:

— А мне теперь, Зоя, все можно. Теперь я совсем на особом счету.

— Мы все на особом счету, — возразила она.

Владимиров поклонился ей, не вставая из-за стола.

— Позволь я возьму для романа. Прекрасно ведь сказано! — он засмеялся, и смех его был неприятен и резок. — Какое название мне подарила! «Мы все на особом счету»! Да ведь оторвут же с руками-ногами!

— Ты хочешь, чтоб все тебя только жалели? — сказала она неприязненно. — Жалеют тебя! Успокойся. Жалеют!

— А я не просил! — Он с размаху ударил ладонью по вазочке с вареньем. Вазочка опрокинулась. — Нужны вы мне все, благодетели! К черту!

— Ты пьян, Юра. Выспись пойди.

— В могиле я высплюсь, — сказал он и через стол приблизил свое лицо к ее лицу. — Уж там-то я высплюсь!

И вдруг не удержался, дрожащим ртом поцеловал ее в губы:

— Прости. Не могу без тебя.

Он спал со снотворным. Под утро отвратительный сон разбудил его: во сне он увидел женщину с осыпавшимся от ветхости лицом, которая укладывала спать ребенка, странно маленького даже для новорожденного. Она стояла к нему спиной, и он видел только кусок ее осыпающейся щеки, видел, как трясутся ее руки, и все не понимал, отчего это ребенок не кричит и не плачет. Больше всего он, однако, боялся, что она обернется и он в ней узнает Варвару. С тех пор как они переехали на эту дачу, он старался не думать о Варваре и не вспоминать о ней. Это удавалось с трудом, потому что уверенность в том, что и его болезнь, и то, что не ладится с Зоей, — все это проделки Варвары, которая не хочет отпустить его, ревнует оттуда и делает все, чтобы он быстрей умер, — эта уверенность не отпускала его.

Еще там, в больнице, он понял все это. Понял потому, что его диагноз был точным повторением ее диагноза, и он не переставал чувствовать ее рядом. На даче она отступила. Владимирову казалось, что чем дальше находится от него могила Варвары, тем меньше у нее возможностей преследовать и добиваться его. Встал с бьющимся сердцем. Светало. Атласные звуки дождя, который, наверное, шел очень долго и только сейчас перестал, казались такими красивыми, чистыми, что он вдруг заслушался. Потом эти звуки погасли. Он тихо прошел на веранду. Несмотря на недавний дождь, было по-прежнему очень тепло и парило сильно. Весь сад был наполнен испарениями, запахами цветов и нерешительными шорохами. Она не спала, а лежала с широко открытыми глазами и думала о чем-то. Владимиров встал на колени и положил голову на ее живот под легким одеялом. Она провела рукой по его голове, вздохнула негромко.

— Не спится тебе? — прошептала она.

— Не спится, — ответил он глухо.

Не поднимая головы, нащупал ее руку, прижал к своим губам и поцеловал.

— А может, уехать мне, Юра? — спросила она. — Измучила я ведь тебя.

Он молчал.

— Ложись, полежи. Ты дрожишь, — сказала она и подвинулась к стене, освобождая ему место на кушетке.

Он затряс головой.

— Ух, как я противен тебе! Противен?

Опять она провела рукой по его затылку.

— Вспотел ты, — сказала она, — весь мокрый.

Владимиров почувствовал нарастающую дрожь в животе, которая поднималась и постепенно охватила все тело. Он лег рядом с Зоей и вжался в нее.

— Не знаю уж, как и помочь-то тебе, — шепнула она.

— Не этого нужно мне, Зоя.

— Да, верно, — сказала она. — Но так вышло. Наверное, я виновата во всем.

Обеими ладонями он обхватил ее лицо и развернул к себе.

— Да в чем виновата? Что я сумасшедший?

Она закрыла глаза. Слезы поползли по ее щекам.

— Ты хоть не молчи! — простонал Владимиров. — Ну, не молчи ты все время! Обмани меня! Скажи, что все будет хорошо! Скажи, что еще поживем и что я не умру, что мы с тобой вместе! Хоть что-нибудь, Зоя!

Он весь дрожал, пот градом лился по его лицу.

— Я никого так не любил, как тебя, слышишь ты! Я не то что чагу, я лес готов сгрызть, лишь бы жить! Ну, хоть обмани меня, милая!

В верхушках деревьев вдруг что-то залаяло, захлебнулось, заголосило так громко и страшно, что оба они подняли головы вверх. Потом раздался шум и треск крыльев. Прямо над ними пронеслось огромное, распластанное чудище, черное, стремительно удирающее куда-то, и спряталось в темных ветвях, и затихло.