Марина Полетика - Однажды была осень

Старый парк, усыпанный ковром разноцветных листьев, был тих и прекрасен. Темные влажные стволы вековых лиственниц и лип стояли величественно, словно дворцовые колонны. Солнце просвечивало сквозь еще густые кроны пожелтевших берез и краснеющих кленов, отчего они вспыхивали даже ярче видневшихся на взгорке куполов старого собора. Теплый, совсем не осенний ветерок играл листьями, шурша, перемешивая, добавляя оранжевых, красных, желтых оттенков, а потом замирал, как художник, оценивающий свою работу. В крошечном круглом пруду посреди парка плавали важные толстые утки. Дети в ярких новеньких курточках бросали им принесенный из дома хлеб, а голуби толкались под ногами малышей и ворчали, обиженные невниманием. Мамочки с колясками наматывали круги по парковым дорожкам, вдоль которых на лавочках грелись старушки, обмениваясь последними новостями. Скамейки были новенькие, с витыми чугунными спинками, и на каждой красовалась табличка с названием некоего ООО, оплатившего установку лавочек. Но табличками, понятное дело, никто не интересовался. До них ли, когда над головой — ослепительно-синее небо, в воде отражаются облака, а разноцветные листья, покружившись, летят прямо в руки: бери подарок осени, неси домой, чтобы положить в пыльный том Большой советской энциклопедии, купленный родителями в незапамятные времена по талонам, — положить и забыть про свой клад. Но потом, может быть через несколько лет, наткнуться случайно на хрупкий, потерявший краски листок и вспомнить, что вот была она — осень, и на душе было когда-то спокойно и счастливо…

Именно так и чувствовала себя Лина, присев на свободное место и деликатно не замечая целующуюся рядом совсем еще юную парочку — наверняка с лекций сбежали, бездельники. Мысли в голове были тоже спокойные и умиротворенные: вот и еще одно лето прошло, и надо бы чаще ходить пешком, потому что из окна машины всей этой красоты нипочем не разглядеть. А смотреть на это чудо необходимо, и надо вдыхать этот горьковатый запах влажной листвы, перебирать в пальцах гроздь рябины, сорванной под укоризненным взглядом бдительных бабушек — ну не удержалась, виновата! Ведь так и проедешь мимо осени, мимо красоты, мимо спокойных и важных мыслей ни о чем и обо всем на свете. Если бы не пробка, наглухо закупорившая движение по улице вдоль парка, Лина ни за что бы не зашла в старый, с детства любимый и почти не изменившийся за прошедшие годы парк. Да и что ей там делать? Она не бабушка, не молодая мамаша и не влюбленная студентка. Она взрослая, занятая женщина, у которой нет времени на такие прогулки. А так пришлось бросить машину в ближайшем дворе и пойти пешком через парк, благо до филармонии, куда она шла, — десять минут пешком, если наискосок, от маленькой калитки до главных ворот.

Вспомнив про филармонию, Лина нехотя поднялась (разленилась на солнышке, как кошка!) и не спеша побрела к дальним воротам парка. По дороге, не удержавшись, несколько раз поддела ногой ворох листьев. И, усмехнувшись, поглядела на парочку своих единомышленников, которые развлекались тем, что швыряли друг в друга охапки листьев. Женщина в светлом легком пальто смеялась и уворачивалась, балансируя на тоненьких каблучках, а мужчина…

Лина всмотрелась в мужчину, увлеченно собиравшего в охапку листья и не замечавшего ничего вокруг, кроме своей смеющейся спутницы и устроенного ими разноцветного безобразия, и у нее закружилась голова. Чтобы не упасть, она шагнула в сторону и поспешно прислонилась к стволу дерева, которое почти скрыло ее от тех двоих. Теперь женщина, обхватив руками невысокую березку, изо всех сил принялась трясти деревце: вовремя налетевший ветерок сорвал с кроны целый вихрь золотых кругляшков. Забыв об игре, женщина рукой в тонкой светлой перчатке отбросила с лица мешавшие ей длинные светлые волосы и замерла, восхищенно любуясь листопадом. Ее спутник, осыпанный листьями, немедленно воспользовался паузой и подошел к ней. Отряхнул с ее пальто листья. Не замеченная никем Лина тоже замерла, вцепившись в ствол побелевшими пальцами. Мужчина — высокий, с коротким ежиком седых волос — был намного выше своей спутницы. Женщина, по-прежнему улыбаясь, запрокинула голову, чтобы встретиться с ним глазами. Тогда он наклонился и стал нежно, неторопливо целовать ее сияющее улыбкой лицо: глаза, щеки, губы…

Трясущимися руками Лина достала из сумочки телефон и, едва не уронив, набрала номер, не отрывая взгляда от целующейся парочки. Она даже слышала звонок — обычный звонок, всякие там мелодии Сергей считал глупым баловством. Но ей пришлось ждать долго, очень долго. И мужчина, потеряв терпение, все же достал из кармана плаща телефон, посмотрел на определитель, что-то сказал своей спутнице — она опять засмеялась.

— Привет! Ты где? — Лина постаралась, чтобы голос звучал беззаботно.

— Я перезвоню, у меня люди, — торопливо произнес голос в трубке.

И мужчина, с досадой выключив телефон, подхватил за руку свою спутницу, бережным движением убрал несколько запутавшихся в ее волосах листьев и повел ее по аллее в глубь парка. Лина проводила их глазами: женщина что-то говорила, очевидно негромко, а он слушал, неловко склонившись к невысокой спутнице. Постояла, унимая дрожь в руках и старательно слушая короткие гудки, как будто они могли ей что-то объяснить. Потом выключила наконец телефон и нерешительно, как будто забыв, зачем она здесь и куда ей надо попасть, пошатываясь, направилась к главным воротам парка, в сторону, противоположную той, куда ушла пара.

За высокими решетчатыми воротами плотно стояли машины, терпеливо ожидая ушедших по делам хозяев. Не глядя на номер, Лина сразу узнала, как человека в лицо, новенький, сияющий вымытыми боками внедорожник «Лексус», за лобовым стеклом был виден брелок в виде Эйфелевой башни. Они купили этот брелок во время их первой заграничной поездки — конечно же, в Париж, город влюбленных, как положено, — и вот именно что на Эйфелевой башне, в магазине сувениров на каком-то там этаже. Был ужасный туман, и они ничего там не разглядели, кроме сувениров. С тех пор брелок сменил уже несколько машин — Сергей не ездил на одной и той же больше двух-трех лет, брал новую. А брелок постепенно стал считаться талисманом, «отворотом от гаишников», как они говорили, — и это, как ни странно, работало.