Доктор Нонна - Немачеха (сборник)

В стоящую у подъезда «Скорую» садились врач и медсестра. «Да какое там! Смерть до прибытия», – донеслось до Максима.

Дверь квартиры была распахнута. В одной комнате толпились незнакомые женщины, за ними Максим разглядел Людмилу Анатольевну, лежавшую на диване. Тело Людмилы Анатольевны, внезапно осознал он.

В кабинете плачущий Павлик прижимался к Даше, каменным изваянием застывшей в углу дивана…

Когда Максим привез их к себе, Наташа уже приготовила комнаты и вообще постаралась обеспечить гостям все мыслимые удобства. Но «гости» точно не замечали ее стараний. Павлик постоянно капризничал, а Даша как будто старалась стать как можно незаметнее: не выходила из своей комнаты и рисовала, рисовала, рисовала. После смерти матери ее словно накрыло тенью. Девушка таяла на глазах, хотя врачи не находили никаких нарушений, только твердили: стресс, переживания, нервы, постарайтесь сменить обстановку. Посоветовавшись, Максим с Наташей решили отправить Дашу учиться в Италию – ведь рисование оставалось единственным, что еще вызывало в ней хоть какой-то интерес. И действительно – услышав о такой возможности, девушка словно ожила.

После отъезда сестры Павлик принялся капризничать еще сильнее, закатывая скандалы по десять раз на дню. Но Наташа не теряла самообладания даже от самых диких выходок озлобленного в своем несчастье мальчика. Ее выдержка казалась Максиму невероятной.

«Или это не выдержка…» – думал он. С того момента, как Наташа узнала о своей беременности, она словно стала другим человеком. Раньше суховатая, жесткая, почти холодная, теперь она излучала тепло и нежность ко всему, что ее окружало. Так человек, неожиданно избавившийся от давней и мучительной болезни, вдруг видит, оглянувшись, весь яркий, светлый и радостный мир – тот самый, что раньше казался унылым, мрачным и бессмысленным.

Максим, опасаясь нарушить столь неожиданно обретенное равновесие, старался не заговаривать с Наташей ни о прошлом, ни о будущем. Только однажды, почувствовав в ее животе толчки младенца, осторожно спросил:

– Как мы его назовем? – он не знал, ходила ли Наташа на УЗИ, но помнил, что Даша сказала «будет мальчик» еще тогда, когда сама мысль о беременности жены казалась невероятной.

– Гена, – твердо, как что-то давно решенное и уже очевидное, сообщила Наташа.

Максиму стало ясно: он всегда был для жены всего лишь бледным и не очень нужным «заместителем», любовь к потерянному Геннадию не гасла в Наташином сердце ни на мгновение. И острое чувство вины за «недозволенную» тягу к Даше стало постепенно слабеть. Ну что же поделать, если он не любит Наташу? Ведь и она его не любит, и тоже в этом не виновата. Не виновата, а мучилась всю жизнь – за что?

Чтобы помочь Наташе, Максим пытался подружиться с Павликом, но мальчик, кажется, решил, что во всех бедах виноват именно «дядя Максим» – ведь несчастья начались после его появления.

– Оставь его пока в покое, – мягко посоветовала Наташа. – Мальчику нужно время, чтобы привыкнуть.

– Но он ведь как будто издевается! А тебе нельзя нервничать.

– Я не нервничаю, Максим. Мне просто его очень жалко. Представь: у него была своя жизнь, были мама, бабушка и сестра, и вдруг все сломалось. Павлу очень плохо, поэтому он старается всем сделать плохо.

– Но ты ведь не виновата, что ему плохо.

– Я и не думаю, что виновата. Я просто хочу ему помочь. Не беспокойся за меня. Все будет хорошо.

По вечерам, перед сном, Наташа неизменно читала Павлику какую-нибудь сказку. Он кричал «уходи!», «ненавижу!», надрывно плакал, накрывался подушкой, чтобы показать, что ему не нужны все на свете сказки – но Наташа продолжала читать. Рыдания постепенно стихали, из-под подушки появлялось маленькое загорелое ухо, потом блестящий от недавних слез глаз… Наташа, как будто не замечая этого, продолжала читать. Павлик, делая вид, что все это его не касается, укладывался носом к стенке и постепенно засыпал. А однажды, едва выглянув из-под подушки, буркнул:

– Сядь сюда. Мне не слышно, – и хлопнул худенькой ручонкой по кровати.

Италия – благодатный край для художника. Даша впервые за долгое время почувствовала себя счастливой. Преподаватели ее явно выделяли: талантливых много, но такая фантастическая работоспособность! И разносторонность – казалось, этой девочке подвластны любые жанры: пейзажи, портреты, натюрморты, жанровые сцены. Правда, в пейзажах все чаще и чаще возникали не блеск и пышность жаркой итальянской природы, а совсем другие образы. Узенькая тропка, вьющаяся меж высоких сугробов к покосившемуся заснеженному крылечку, теплое оранжевое окошко в рамке резных наличников, окаймленных бахромой искрящихся сосулек, подернутый льдом пруд с темной прорубью. А в последний год Даша сильно увлеклась иконописью.

Когда пришло время возвращаться, для многочисленных работ пришлось заказывать контейнер.

В аэропорту ее встречала вся семья. Изрядно подросший Павлик, похоже, успел отвыкнуть от сестры и немного дичился. Помолодевшая Наташа, прижимая к себе двухлетнего Гену, радушно улыбалась:

– Дашенька, мы перестроили дом и отвели для тебя целое крыло. Ведь тебе нужно много места.

Дом был похож на замок. Но не мрачный, средневековый, а сказочный, где живут принцы и принцессы. Дашины комнаты дышали светлым деревом и громадными «венецианскими» окнами. Полукруглая стена мастерской состояла из них целиком. Но Максим видел, что в «замке» Даше неуютно. Она нередко говорила, что продолжать учебу нужно в Санкт-Петербурге.

В день рождения Даша проснулась поздно – и не узнала своей комнаты: все вокруг было заполнено цветами. Две узкие чеканные вазы с лилиями и крупными лиловыми колокольчиками «несли караул» возле постели, каминную доску увенчивали чернофигурные «антики» с розами и ромашками, на полу стояли низкие «корытца» с нарциссами, головками подсолнухов и мелкими астрами.

Еще более пышный цветник встретил ее в мастерской.

За завтраком Максим вручил девушке алую коробочку от Tiffany. Дашино сердце дрогнуло. От волнения она закусила губу – неужели кольцо, неужели Максим решился? Ведь они договаривались подождать до ее восемнадцатилетия…

Даша осторожно подняла глаза – Наташа безмятежно улыбалась.

В коробочке лежал ажурный платиновый ключик с бриллиантовой осыпью. За колечко к нему цеплялся еще один ключ, совершенно обычного вида.

– Это твоя квартира в Питере, – улыбнулся Максим. – Ты же хотела учиться?

– Дашка! – Павлик влетел в столовую с такой скоростью, что едва не растянулся на скользком полу. Он прижимал к себе какую-то странную конструкцию из потемневших от старости брусков и реек. – Вот. Это тебе. Если антиквар не соврал, то это мольберт, ну, один из мольбертов, говорят, у каждого художника их бывает несколько, вот этот самого Васнецова. Который Виктор. Ну, который еще Иван Царевича нарисовал. Говорят, он еще и для церквей что-то делал. Прямо как ты.