Диана Машкова - Дочки-матери

Закончив с приготовлениями, Инна почувствовала приятный азарт, который возникал всякий раз, когда ей доводилось встречаться с людьми искусства. Беседовать с ними, писать о них, размышлять о том таинственном элементе в душе человека, который побуждал его к творчеству, Инна могла бесконечно.

Преображенная, с сияющими глазами и порозовевшим от загоревшейся в ней энергии лицом, она вышла из туалетной комнаты.

– Я готова, – весело сообщила она.

– Проходите, – улыбнулись ей.

Небольшая заминка, знакомство с представителями компании, директором магазина и появление самого Сержа Лютанса, который прибыл минута в минуту. Ему представили Инну, затем переводчицу – к его радости и изумлению, имена у девушек совпадали, – и проводили троицу к журнальному столику, уютно примостившемуся между шикарными креслами и диваном.

Пора было начинать.

Инна открыла рот и – не понимая, кто ее за язык потянул! – произнесла целую речь. О журнале, в котором будет опубликовано интервью, о его русских читателях, даже о том, что сама она, хоть и работает в глянцевом издании, пишет в свободное время книги…

– Мне так нравится русский язык, – обернулся Лютанс к своей помощнице, – очень певучий, – а потом перевел смеющийся взгляд на Инну, – говорите еще!

От неожиданности она замерла, а потом рассмеялась: деликатный гуру давал понять, что отведенное на беседу время не превратится внезапно в вечность. Месье Лютанс широко улыбался, глядя в ее сияющие глаза.

– Первый вопрос, – Инна выполнила его просьбу и перешла к делу, – вы говорите: «То, что создает человек, – это выражение его самого». В России достаточно известно о ваших ароматах и очень мало – о вас самом. Вы мечтали о парфюмерии с детства?

Она сделала паузу, давая тезке возможность перевести, и превратилась в слух, с нетерпением поглядывая на Сержа Лютанса.

– В жизни человека все запрограммировано. – Он взял в руки чашку и сделал первый, неторопливый, глоток, – все начинается рано, и для вас, и для меня. В возрасте семи лет мы уже полностью сформированы – после происходит лишь поиск и приобретение того, что заложено в человеке…

Он продолжал говорить, прерываясь лишь изредка, напряженно работала переводчица, писал диктофон, а Инна вдруг мысленно перенеслась в свое детство – тот самый возраст, о котором сейчас говорил Лютанс.

Она вспомнила, как после школы сломя голову бежала домой, чтобы поскорее усесться за письменный стол. Все в классе считали ее ненормальной – ни погулять, ни развлечься, – только мама была рада тому, что дочь постоянно занята уроками: перед Инной всегда были разложены тетради, учебники. Правда, бедная мама понятия не имела о том, что дочь обманывает ее изо дня в день. Под учебниками математики, русского языка и природоведения лежала толстая тетрадь в кожаном переплете, в которую она записывала свои волшебные истории. О драконах, василисках, русалках, водяных, домовых, оборотнях, с которыми приходилось иметь дело юным героям, очень похожим на ее одноклассников. Нечисть подстерегала ребят повсюду – в старом портфеле, заброшенном на шкаф, в огромном аквариуме в кабинете директора, в проржавевшей кастрюле школьной столовой, под кроватью в родительской спальне. И поскольку дети постоянно совали нос куда не следует, им же потом и приходилось спасать мир от выпущенных на волю злых духов.

До домашних заданий дело доходило нечасто. Инна пропадала в лабиринтах собственных сказок до самого вечера, пока не приходила с работы мама. Лишь услышав звяканье ключа в замке, а потом и окрик, она вздрагивала и прятала тетрадь под подушку.

Инна и сейчас вздрогнула, словно услышала тот самый мамин голос из далекого прошлого, и очнулась.

– Меня отдали на воспитание одной семье, они были нашими дальними родственниками, – продолжал свой рассказ Лютанс, – я видел мать очень редко, а потому мне приходилось задействовать воображение, чтобы воссоздавать и даже придумывать ее образ. Думаю, именно это и положило во мне начало фантазии, которая стала единственным оружием против одиночества.

Инна слушала завороженно, перед ее глазами возник крохотный чернявый мальчик – наполовину немец, наполовину француз, – стоявший перед большим затуманенным зеркалом. Только оно в старом бедном доме и отличалось изяществом. Все остальное – простой деревянный стол, грубо сработанные стулья, кособокий буфет – было невзрачным и даже уродливым. Но в зеркале! В нем богатым убранством и сочными красками искрился восточный дворец, посреди которого стояла невероятной и меланхоличной красоты женщина. Она ласково смотрела на мальчика, а он любовался ее бледным лицом, замысловатым блеском черных бриллиантов в мочках ушей; наблюдал за движениями губ и тонкой бледной шеи, которую оттеняли массивные украшения из драгоценных камней. Он вздыхал одновременно с шорохом струящегося в пол платья и был счастлив.

– Самые большие несчастья порождают самые большие счастья, – произнес Серж, и Инна удивилась, снова увидев перед собой лицо семидесятилетнего человека – язык не повернулся бы даже мысленно назвать его «стариком» – красивого, светящегося изнутри силой фантазии, которая захватила его в плен в раннем детстве.

Интервью давно закончилось, Инна тепло попрощалась с Лютансом, но его история, рассказанная так ярко и красочно, не выходила у нее из головы. Она бродила по длинным галереям Лувра – пришла сюда сразу из отеля «Риц», – а в голове все еще звучал необычный рассказ.

«Однажды, когда мне было лет 15, к нам в парикмахерскую пришла молодая женщина. Меня попросили заняться клиенткой.

Глядя на меня, можно сказать, что я очень мягкий и сбалансированный человек. Но, с другой стороны, за этим шелком кроется действительно большая энергия. В ней, наверно, и лежит основа творчества.

Но представьте себе ту эпоху – у женщин не было никакой свободы в создании образа. Постоянные локоны и бигуди. Одежда была некрасивой. Все было шаблонным.

И вот, посмотрев на эту красивую и грустную женщину, я взял в руки ножницы. В конце пятидесятых никто вообще не пользовался ножницами! Я сделал ей пробор посередине головы, разделил волосы на две части и отрезал с одного края огромный кусок. Волосы с пустым звуком упали на землю. А у меня возникло ощущение, что на пол упал мертвый зародыш. И именно я был этим мертвым зародышем.

Начиная с того момента я перерезал пуповину – почувствовал, что существую по-настоящему, – и обрел себя».

Инна прокручивала и прокручивала рассказ, словно пленку, в голове и наконец поняла, что именно держит ее в плену!

Она, женщина, прошедшая добрую половину жизненного пути, так и не перерезала собственную пуповину. Не позволила себе жить, освободив чувства и выпустив на волю фантазию. Она до сих пор не избавилась от чувства вины и, как подросток, находится в состоянии постоянной войны с самой собой.