Диана Машкова - Дочки-матери

– Давно я понял, что ты с ней не справляешься, – Павел расстроенно покачал головой, – по письмам твоим видел.

– Не думала, что будет так тяжело. – Инна отодвинула кружку.

– Когда у матери на душе мира нет, – он смотрел на нее, прищурившись, – дитя тоже воюет. Говорил тебе, отправляй дочку ко мне на лето. Мы бы подружились с ней. Каждый год ведь просил!

Она виновато молчала, втянув голову в плечи.

– Саша обижена на тебя, – Инна отвела взгляд, – поэтому я ей и не предлагала ехать. Она такая бескомпромиссная выросла!

– Себя в юности не узнаешь? – Павел усмехнулся.

– Узнаю, – Инна вздохнула, – только не понимаю, что теперь делать.

– Меняйся, Иннушка, – глаза его лучились теплом, – матерью становись, руководи. Порядок нужен в семье, а власть ребенка до добра не доведет. Что ты вся сгорбилась под чувством вины?

– Стыдно, – тихо прошептала она.

– Я много думал, – Павел вздохнул, – только время не повернешь вспять. От себя самой и близких людей не спрячешься.

– Если бы не я…

– Не ты одна виновата, – Павел внимательно посмотрел Инне в глаза, – я согрешил с тобой по желанию. Моя вина. Маша была смертельно больна. На то воля божья. А ты отдалась по любви, родила дочку – продолжила жизнь. Господь простит.

– Сама себя не могу, – Инна дрожала: ложка постукивала о края кружки, в которую она впилась от волнения, – это же я все подстроила! Понимаешь? Тогда, еще в Москве…

Она говорила сумбурно, путаясь и спотыкаясь: нелегко было объяснить, что именно натворила шестнадцать лет тому назад. Как ни старалась, Инна не сумела рассказать все толком, но Павел каким-то образом понял ее.

– Мама чувствовала, – глаза его наполнились болью, – перед смертью сказала, что оступилась ты. Просила помочь ради дочки. А я не смог…

Они сидели молча. Инна смотрела в свою чашку, а Павел разглядывал лицо женщины, которая много лет назад была одержима дьявольской, способной на чудовищный обман, любовью к нему.

– Прости меня, – произнесла она хрипло.

– Простил, – батюшка ласково улыбнулся, – только Сашеньку перестань от меня прятать. Я ж сколько раз приехать хотел! А ты – предлог за предлогом…

– Приезжай, – неуверенно пригласила она.

– Ладно, – Конунг рассмеялся прежним задорным смехом, – время придет. Сейчас уж не до поездок: деток малых надо на ноги поднимать.

– Ты что, женился?!

– А то! – Он лихо закрутил ус. – Двойняшки Ленушка с Машенькой родились. Напасть такая – одни девки!

– Не может быть, – Инна почувствовала острый укол самолюбию: она-то думала, в жизни Конунга больше не будет женщин.

Он ушел от нее в церковь. Бросил с маленьким ребенком на руках, чтобы замаливать грехи, и тут – двое детей?!

– Сама знаешь, как от меня девки родятся, – подмигнул он, делая вид, что не прочитал ее мыслей, и стал вдруг серьезным: – Сашенька ненавидит меня?

– Она и меня ненавидит, – Инна вздохнула, – возраст такой.

– Поговори с ней по-людски, – попросил он, взяв руку Инны в свои теплые и ласковые, как прежде, ладони, – взрослая она уже, все поймет. Да и нельзя лгать собственному ребенку: он тут же солжет в ответ.

Инна неуверенно кивнула.

– Ты вот что, Иннушка, подожди меня здесь, – попросил Павел, – в пять храм закрою и тебя довезу. Ты же в Симеиз собралась?

– Я уже и не знаю…

– Съезди хоть на недельку, – он ободряюще улыбнулся, – там все как прежде. Побудешь с собой наедине, подумаешь. Тебе на пользу пойдет.

Зимний Симеиз был похож на заброшенную деревню: ни людей, ни машин. Словно все вымерли. Павел оставил Инну у калитки, а сам даже в дом не стал заходить – заторопился в обратный путь: «Матушка к ужину ждет».

– Ты завтра заедешь? – жалобно спросила Инна.

– Попробую, – кивнул он, – да ты не бойся! Скажешь только, у отца Павла живу, и никто тебя во всем поселке пальцем не тронет.

– А могут?

– Лихие люди везде водятся, – Павел улыбнулся, – но ты не думай! В моем доме как у Христа за пазухой.

– Я, наверное, скоро уеду, – Инна прижала ладони к горячим щекам, – не могу без Сашеньки.

– Вот и умница, – Конунг положил ласковую руку поверх ее ладони, – возвращайся на Рождество, будет дочке подарок. А в Симферополь я тебя сам отвезу.

Ключ, как и прежде, лежал в крошечном тайнике в фундаменте. Инна легко открыла дверь: замок работал исправно, был хорошо смазан. Видимо, несмотря на двух малых детей – девчушкам было всего-то по пять месяцев, – Павел выкраивал время, чтобы навестить родной дом и могилку матери на кладбище под горой.

Уже засыпая в жарко натопленной комнате – дров хозяйственный Конунг заготовил на целую зиму, – Инна неожиданно вздрогнула и чуть не упала с кровати.

Сашенька! Как же она могла забыть?! Чертов «Мерседес» этот – вдруг его хозяин объявится?! Да, он не приходил с той самой встречи во дворе, не звонил больше и не требовал денег. Но кто мог знать, что у такого человека на уме? Москва – не Симеиз. Там другие законы, и на каждом шагу опасность.

Всю ночь Инна не могла сомкнуть глаз: было страшно до слез. Она хотела вскочить немедленно, уехать в Москву. Но потом сообразила, что посреди ночи, да еще зимой, из Симеиза до Симферополя ей не на чем будет добраться. И лежала, вылупив глаза в растрескавшийся от времени потолок, поджидая, когда за окном забрезжит рассвет.

Старый дом то и дело поскрипывал, Инне мерещились шорохи, виделись тени. Чтобы не сойти с ума среди призраков, женские фигуры которых, как ей казалось, бродят здесь в темноте, она включила свет и схватила блокнот с ручкой.

«Сашенька, – шептала вслух между строчками, звучавшими в голове, – доченька!»

Сашка спала как убитая. Теперь, когда она оказалась в квартире Игоря, страхи ее померкли. Осталось только одно, неприятное и гнетущее чувство – беспокойство за маму. И все же, в отличие от своей сумасшедшей бабушки, она верила в то, что Инна жива.

Первое утро на новом месте выдалось серым. Сашка с трудом разомкнула веки и выбралась из-под одеяла. Вчера – измотанная и сонная – она не успела даже рассмотреть комнату, в которую Игорь ее определил. Не говоря уж о всей квартире. Наскоро заглотнула бутерброд, купленный в дорогущем супермаркете по дороге, и сразу легла.

Зато сейчас в ней вдруг проснулось любопытство исследователя: захотелось всюду сунуть свой нос. Интересно же понять, в конце концов, что за человек этот Варшавский и почему мама влюбилась в него! Хотя, конечно, гораздо больше она хотела бы знать, что за человек ее мама. Вот кто мог ожидать от нее – всегда уравновешенной и спокойной – такого поступка?! И до сих пор ведь никто не знает, куда она подевалась: ни весточки, ни звонка.