Татьяна Тронина - Девушка на качелях

Орехов не был великаном – среднего роста, чуть плотноват (заматерелость взрослого мужчины), но сейчас, сидя в этой куртке, в этих агрессивных сапогах, он показался Агнии таким огромным, страшным, чужим…

Он не был злым, он не представлял для Агнии никакой опасности (как-никак приятель отца, майор милиции, давний сосед по дому), но в нем, именно в нем – таком, каким он был, – и заключалась почему-то угроза.

Эдуард Орехов был типичным представителем мира мужчин. Настоящих мужчин – без слабостей, сомнений, страхов.

Не то чтобы Агнии нравились слабаки и хлюпики – нет… Но в Эдуарде настолько все было мужским, маскулинным – без подтекста, без сложности, без тонкости, без лишних толкований, – что они с Агнией находились на разных полюсах мира.

Невозможно было представить, чтобы они – Агния и Эдуард – когда-нибудь сошлись бы, хоть на один вечер, заинтересовавшись друг другом. Они изначально были чужими (наверное, Эдуард сейчас чувствовал то же самое). Слишком сильный мужчина и слишком слабая женщина. Нет, на вечер, может быть, и сошлись бы, но потом стали бы противны друг другу до тошноты…

Эдуард своим присутствием буквально давил Агнию.

Она вдруг вспомнила, что он всего лишь на шесть лет старше ее. Да, на шесть! Орехову сейчас должно быть около сорока. Не такая уж и большая разница. Но на самом деле между ними лежит вечность. Чужой. Страшный. Нет никаких точек соприкосновения, нет вероятности того, что они сойдутся, и даже если сойдутся – у них не окажется будущего, не возникнет понимания…

«О чем говорить с таким? – продолжала думать Агния. – Как принимать его любовь, его ласку? Это все равно что приручить тигра, хищника… Ведь придется играть только по его правилам. Иначе он раздавит, растерзает, сожрет. С ним, например, бесполезно разговаривать на отвлеченные темы – не поймет».

– Агния Борисовна, почему вы молчите? Вы не хотите найти преступника? – прервал ее размышления требовательный голос Орехова.

Агния машинально провела рукой по волосам.

– Нет. Разве это возможно?

– Возможно… Все возможно, если захотеть.

– Я не хочу.

«Почему я так думаю о нем? Что за глупости… Он был два или три раза женат. Сейчас, кажется, свободен. Ну и что? Я его боюсь. И я ему не нравлюсь…»

– Эдуард… – Агния напрягла память. – Эдуард Викторович, со мной все в порядке. Вы… вы, пожалуйста, скажите папе, что… что это происшествие нельзя распутать, и все такое… И он успокоится! Вы же можете на него повлиять, да? Пожалуйста!

Орехов встал (в серых глазах его мгновенно потух, выключился всякий интерес к Агнии) и ответил равнодушно:

– Дело ваше…

Через секунду он вышел из кухни.

После его ухода Агнии не стало легче. Она и раньше никогда не общалась особо с Ореховым, так – «здрасте-до свидания», даже в детстве они были в разных компаниях, два разных поколения… Но тяжесть сегодняшнего общения с ним, наверное, еще не скоро исчезнет. Вроде и не говорил ничего такого, и не делал – а вот хоть на стену лезь после его ухода!

Агния осталась сидеть на кухне. Потом услышала, как хлопнула входная дверь. На кухню зашел отец, недовольно сморщился:

– Все ревешь?

– Нет, папа, я успокоилась.

– Зря ты от помощи Эдика отказалась.

– Мне не нужна помощь, – робко произнесла Агния.

– Глупая. Глупая ты! – с досадой воскликнул Борис Николаевич. – Глупая жаба-а́га! Могла бы пофлиртовать с ним. Э, даже на это мозгов не хватает!

Отец с досадой махнул рукой и снова вышел.

Агния взяла швабру и принялась протирать пол – на нем остались следы от ботинок Орехова.

Протерла пол в кухне, потом выбралась в коридор, стала тереть паркет там.

Дверь в гостиную была распахнута.

Отец перед зеркалом поправлял пиджак.

– Ага, запонки помоги вдеть, – не отрывая глаз от зеркала, бросил отец.

Ага. Именно А́га – от жабы-аги. Отец дразнил дочь то Агушей, то жабой-агой – существовала в природе такая лягушка…

– Да, папа.

От отца пахло мужскими духами. Серебристо-перламутровые пряди седых волос, нежнейшее, матовое мерцание ткани его костюма, свечение отполированной кожи дорогих ботинок… Бриллиантовые сполохи запонок… Отец был весь словно столб света. Он тихонько напевал что-то себе под нос. А если напевал – значит, уже был в прекрасном настроении. Удивительно, как легко Борис Николаевич отстранялся от всего плохого, грустного! Агния так не могла – она днями и неделями переживала насчет какой-нибудь мелочи, и переживания эти, словно ржавчина, разъедали ее душу…

– Куда вы идете с Полиной?

– На мюзикл.

– Да? – обрадовалась непонятно чему Агния.

– Да уж не на твой любимый, не надейся… Твой у меня – уже вот где! – Отец провел ребром ладони по горлу. – Плечи почисть.

Агния аккуратно, специальной щеткой, прошлась по костюму – ни одной соринки, ни одной пылинки.

– Благодарю.

Агния вышла из гостиной. Снова взялась за швабру.

Отец говорил по мобильному:

– Алло, Полина… Ты как? Да, уже выхожу, через полчаса заеду. Послушай, у меня к тебе просьба – ты своей матери намекни, что мы…

Отец вдруг замолк. Оглянулся, увидел Агнию. И, не меняя выражения лица, захлопнул дверь в гостиную.

Не то чтобы этот жест обидел Агнию. Но… Она вдруг поняла, что отцу было совершенно безразлично то, что она думает, чувствует сейчас, после происшествия в метро. Конечно, отец по-своему любил дочь, переживал за нее (вон чуть в милицию ее не потащил, заявление писать, Эдуарда Орехова даже призвал для помощи). Но Борису Николаевичу и в голову не пришло ее пожалеть. Сказать какие-то добрые слова…

«Хотя это все глупости, – мрачно подумала Агния. – Он мужчина. Он не обязан сюсюкаться. Вот если бы была жива мама…»

Агния, убравшись, ушла к себе в комнату.

…Мама умерла восемнадцать лет назад, когда Агнии, соответственно, едва исполнилось шестнадцать. Это случилось внезапно – раз, и все… Сердце.

Самым горьким было то, что Агния в этот момент находилась в летнем лагере под Геленджиком и ничего не знала. Агнии не позвонили, не вызвали в Москву телеграммой – ничего… Она вернулась в конце августа – веселая, загорелая, с чемоданом, набитым галькой, ракушками и дешевыми сувенирами, – открыла дверь в квартиру и…

Из гостиной вышел отец:

– Агния, мужайся. Мамы нет.

– Как – нет? А где она?

– Она умерла.

Агния тогда так и рухнула возле дверей. Отец говорил и говорил… Не сразу Агния поняла, что мама умерла уже довольно давно, три недели назад. Маму схоронили, дочери ничего не сообщили.

– Но почему?! Я бы… я бы с ней простилась! – растерянно пробормотала тогда Агния (даже в страшном горе она не могла в открытую спорить с отцом).

– А смысл? Что, это бы вернуло маму к жизни? – жестко возразил отец. – Тебе стало бы легче от этого прощания? А мне каково? Я и так тут весь на нервах, тебя еще утешать! А так лишних три недели покоя… Я тебе три недели нормальной жизни подарил! Господи, как ты не понимаешь… Ты маму мертвой не видела, ты весь этот тягомотный кошмар с похоронами не знала! Ты мне спасибо должна сказать!