Анна Берсенева - Уроки зависти

«Почему я ей завидовала? – думала Люба, глядя в сверкающие интересом ко всему и вся Кирины глаза. – Во всех смертных грехах подозревала – и презирает-то она меня, и сверху вниз смотрит. И она, и Сашка… Что ж я за дура была беспросветная?!»

С этим еще следовало разобраться, и не так-то просто было разобраться с тем, что осталось в Любином прошлом.

– Сашка скоро приедет, – сказала Кира. – Хочешь, прямо здесь ее жди. Я буду математику конспектировать.

«А ты пока квартиру убери», – подумала бы та, прежняя Люба.

Но Любе нынешней противно было даже вспоминать о том, что она могла подобным образом о Кире думать.

«Все-таки с образцовостью моей выходит перебор, – усмехнулась она про себя. – Хоть в пионеры заново вступай. Или их уже не бывает?»

Кирка отправилась в кабинет, а Люба в кухню. На отсутствие воли она никогда не жаловалась, но сейчас не знала, как выдержать ожидание.

Она села за стол, привычно провела пальцем по его поверхности слева – там, где Сашка вырезала несколько нот на нотном стане, когда начала учиться музыке. Это была какая-то мелодия, но Люба так и не запомнила какая.

Она положила голову на руки, замерла. Скрипнула дверь – в кухню вошла Кира.

– Люб, – сказала она, – ты какая-то не такая. Ты с мужем поссорилась, да?

– Нет, Кир. – Люба покачала головой. – Я от него ушла.

– Да ты что! – ахнула Кирка. И тут же догадалась: – Менталитеты не совпали?

– Не совпали, – кивнула Люба. – У него гораздо лучше оказался менталитет. Серьезнее.

– Ну, это известно, – хмыкнула Кира. – Например, Мандельштам писал в виде совета соотечественникам: «Есть между нами похвала без лести, и дружба есть в упор, без фарисейства. Поучимся ж серьезности и чести на Западе, у чуждого семейства».

– Это да, – сказала Люба. – Серьезности и чести у них хватает.

– Ты, наверное, в кого-нибудь влюбилась, – с авторитетным видом заключила Кира. – Я сразу заметила.

Люба не выдержала и прыснула. У Кирки никогда в жизни не было ни единого ухажера. Сама она, может, и влюблялась, но чувства свои выказывать опасалась – наверное, боялась, что объект любви ее просто засмеет. И пожалуйста, сразу заметила, оказывается!

В прихожей раздался звонок.

– Ну вот, Сашка приехала, – сказала Кира. – Ключ, как всегда, забыла. Интересно, что бы она делала, если бы я домой уже ушла?

– Зашла бы к тебе за ключом, – разъяснила Люба. – Сиди, я открою.

Она прошла в прихожую, повернула кругляшок замка. Это был очень старый и очень надежный английский замок; они с Сашкой, когда болели, не ходили в детсад и оставались одни дома, не раз пытались его раскурочить, но им это так и не удалось.

Вся эта квартира была наполнена воспоминаниями, и только теперь она понимала, как бережно держат они ее сердце.

Люба открыла дверь.

Она хотела сразу же, с порога, спросить у Сашки, где ей искать Саню. Она уже открыла рот, чтобы об этом спросить, – и замерла с открытым ртом, как дурочка из переулочка.

Саня стоял перед ней и смотрел на нее как на призрак. Да, на нее он смотрел именно так, но сам он был так реален, так осязаем, что Люба сразу же протянула руку и коснулась его лба.

На улице шел снег, и мокрые волосы перечерчивали его лоб русыми дорожками. Люба провела по ним пальцем. Саня поднял руку и Любину руку прижал к своему лбу, как будто хотел, чтобы она определила, есть ли у него температура.

– Жаннетта, – сказал он.

Она никогда не воспринимала это имя как свое – оно казалось ей вымышленным и никчемным. Только когда мама его произносила, оно становилось для Любы родным.

И вот теперь – когда произнес его Саня.

– У тебя еще царапины со щеки не сошли, – сказал он, вглядываясь в ее лицо. Люба хотела убрать руку с его лба, но он не дал. – Не нападала больше собака?

– Ее поймали, – сказала Люба. – Она из Франции прибежала. Заблудилась и испугалась. Ты правильно догадался. А почему ты тогда возле дома был? – вспомнила она.

– Под окном стоял. На тебя смотрел, – ответил он.

– Люб, ты с кем разговариваешь? – В прихожую вышла Кира. – Ой, Сань, привет! Ты чего на пороге стоишь?

Она нисколько не удивилась его появлению. И конечно, ей даже в голову не пришло, что Люба влюбилась именно в него, очень уж сложным должен был бы быть ход ее мысли для такой догадки.

В ответ на Кирины слова Саня перешагнул порог и обнял Любу. Она замерла, уткнувшись носом в молнию его куртки. Он расстегнул молнию, и Люба уткнулась носом ему в свитер. Он сделал еще какое-то движение – она догадалась, что он хочет совсем раздеться, чтобы она уткнулась носом ему в голую грудь. Она засмеялась от своей догадки, и он засмеялся тоже – значит, догадалась она правильно.

– Вы чего? – удивленно сказала Кира. И тут же ахнула: – Так вы… Ой!

Когда она бочком обходила Саню и Любу, обнимающихся у порога, вид у нее был совсем оторопелый; Люба заметила это краем глаза. И больше уже она не замечала ничего постороннего.

Закрылась входная дверь, повернулся в замке ключ. Видно, Кира не рассчитывала на то, что они сами догадаются запереться. И правильно, что не рассчитывала, – они забыли обо всем.

– Я не знала, где тебя искать, – заглядывая снизу Сане в лицо, сказала Люба. – Думала, Сашка знает.

– Сашка знает, – подтвердил он. – Я сюда каждый день прихожу.

– Ты ее любишь? – спросила Люба.

Вопрос был глупый, вдобавок прозвучал жалобно. Саня от этого улыбнулся.

– Я тебя люблю, – сказал он. – Откуда ты здесь взялась?

– К тебе приехала.

Они разговаривали как дети в песочнице, ей-богу. Самим было смешно. Они и засмеялись – то ли над этим своим детским разговором, то ли просто от счастья. Люба, во всяком случае, смеялась просто от счастья – точно.

Саня расстегнул пуговку у нее на блузке.

– Можно, я тебя ни о чем сейчас спрашивать не буду? – чуть слышно сказал он.

Люба расстегнула вторую пуговку сама – ей показалось, что этого ответа достаточно.

Она не знала, хочет ли его. То, что она чувствовала к нему, было настолько больше, чем телесное желание, что ей трудно было разобраться, телесное-то есть вообще или нет.

Но Саня хотел ее сильно – когда пуговки все расстегнулись, и он сбросил куртку на пол, и рывком снял свитер, и прижал Любу наконец к себе, к голой своей груди, сомневаться в этом было невозможно.

Они не знали, не придут ли сюда с минуты на минуту хозяева, и вполне мог кто-нибудь прийти, и, конечно, лучше было им подняться двумя этажами выше, в Любину квартиру. Но оба они не могли делать как лучше, потому что, уже стоя обнявшись, все равно рвались друг к другу так, что им жаль было потерять хотя бы минуту.

Да уже и не друг к другу они рвались, а просто друг в друга. Люба прислонилась спиной к вешалке, Саня обнимал ее, искал ее тело своим, и нашел, и оба они почувствовали, что соединение между ними стало абсолютным и что все равно никуда им не деться от неутоленности, потому что то, что они чувствуют друг к другу, – неутоляемо.