Ирина Кисельгоф - Холодные и теплые предметы

К нам пришел новый зам по лечебной работе, мой ровесник. Парашютист от Минздрава. В муниципальную больницу! Хотя надо начинать свою карьеру с чего-то. Мы сразу с ним сцепились. Я явилась в его кабинет по вызову.

– У вас плохо составлен отчет, – холодно сказал карьерист со стропами парашюта за спиной.

– Появились новые формы? – удивилась я.

Я всегда делаю все безукоризненно. Лучше многих. Такая у меня привычка.

– Нет. У вас просто плохо составлен отчет.

Его что, Седельцов науськал? Самому страшно, решил натравить прохожего, который «проходи, не задерживайся», – так, что ли? Или это самодеятельность, творчество посредственного художника от недомыслия и отсутствия воображения?

– Может, покажете образец? – деликатно поинтересовалась я.

– Вы заведуете отделением. Это ко многому обязывает. Вы обязаны знать. Здесь не школа.

Мне захотелось скрутить его за галстук и треснуть его головой об его же собственный стол.

– Послушайте, – мягко сказала я. – Вы заместитель главного врача по лечебной работе. Это тоже ко многому обязывает. Сначала покажите себя как высококлассного специалиста, потом учите работать. Если получится! И то и другое!

Я довела карьериста до белого каления. Он орал, и у него тряслись руки. Я наблюдала за его конвульсиями со стороны, как экспериментатор за подопытным кроликом. Конвульсии карьериста представляют неоценимый научный интерес. Рекомендую попробовать. Повеселитесь от души.

Я вышла из его кабинета такой же целомудренной, как и пришла. С девственно-чистой уверенностью в себе. В его кабинет тут же влетела секретарша. Та самая бедная дурочка, любовница Седельцова. Из-за муниципальной бедности у них с замом одна секретарша. Интересно, она станет отрабатывать барщину на двоих? Или Седельцов ее не подарит на блюдечке? Я бы на ее месте вплотную занялась карьеристом. Он холост, и у него нет мозга. Ни грамма.

Я цинична. Ну и что? Вам не должно быть никакого дела до чужой жизни чужих людей. Не ваше дело! Чужая жизнь – табу. То, что я говорю о других, я говорю самой себе. Свои комментарии о других я никогда не обнародую. У меня просто нет друзей, с которыми можно делиться. Это большой плюс. Никогда не рассказывайте о себе другим людям, можете потерять что-то очень важное. Отсутствие друзей снижает искушение до минимума. Заведите приятелей, этого вполне довольно. Не скучно и не напрягает.

– У тебя есть друзья? – спросил меня Димитрий.

– Вряд ли их можно назвать друзьями. У меня к ним двояковыпуклое отношение. Смотря чего ты от них ждешь.

– А чего ты ждешь от своих друзей?

– Все и ничего. Когда как. Друзья – это люди, с которыми просто проводят свободное время. Легкие, ни к чему не обязывающие отношения.

– Понятно, – сказал Димитрий.

Еще бы! Ему понятно, что я сказала, но не все могут понять мое мировоззрение. Хотя оно проще пареной репы. Когда мне что-нибудь очень нужно, друзья исчезают как дым. Когда мне от них ничего не нужно, они тут как тут.

И забудьте все благоглупости о любви. Любовь – самая незатейливая штука на свете. С точки зрения медицины это приманка для воспроизводства вида. Объединение взаимовыгодных интересов на уровне подсознания: с одной стороны, мужской инстинкт продолжения вида, с другой – женский инстинкт сохранения вида. Капните в этот немудреный коктейль пять капель половых гормонов и пару капель эндорфинов, и мужчину с женщиной потянет к сексу. И все. Ни больше ни меньше. Простая биология.

Если кто-то царапнул ваше сердце, используйте заместительную терапию – чужое сердце. Кто-то имеет вас, кого-то имеете вы. Правило сообщающихся сосудов.

У меня все отлично, только мучает бессонница. Но ничего. Это скоро пройдет.

– Что нужно сделать, чтобы тебя любили? – спросил меня Димитрий.

Я для него гуру? Сэнсэй потустороннего мира? Он старше меня на пятнадцать лет! Он меня должен учить жизни, а не я его.

– Вообще ничего, – ответила я. – Абсолютно.

Он смотрел на меня так, словно ждал продолжения. Хорошо. Ты сам этого хотел. И я рассказала ему свою теорию об одном действующем полушарии мозга. О разновидностях тяжелых прикладов жизни. О травмах головы и сердца, полученных путем воздействия тяжелых тупых предметов.

– Ясно, – сказал Димитрий. – И что теперь?

Я пожала плечами. Откуда я знаю? Кто не успел, тот опоздал.

– Ясно, – снова повторил Димитрий.

Что ему ясно? Хотя какое мне дело? Ясно так ясно.

На первом этаже больницы я увидела Резникова, больного с лимфогранулематозом. Мы обнаружили у него эту болезнь, поставили диагноз и отправили в гематологию. Лимфогранулематоз протекает благоприятно, если его своевременно обнаружить и правильно лечить. Намного хуже, если течение неблагоприятное. Из гематологии Резникова направили на операцию по удалению селезенки. Он стал жить на химиотерапии и лучевой терапии. Прошло около полугода или год. Резников сидел внизу, его лицо было синюшным, он тяжело дышал. Ему было хреново. Очень. По-другому не скажешь. Я помню его сильным, большим, улыбчивым человеком. Он улыбался даже тогда, когда ему поставили диагноз лимфогранулематоза. Он шутил с медсестрами и заигрывал со мной. Просто так. Он был балагуром в хорошем смысле слова. Резников тогда чувствовал себя сильным, здоровым, успешным.

Я увидела его и встала как вкопанная.

– Не узнала? – сипло спросил он меня.

– Узнала, конечно.

– Замуж не вышла?

Я покачала головой.

– Я на тебе женюсь. Подожди.

Я взяла его за руку. Он смотрел безысходно вдаль, в никуда. Он тоже смертельно устал.

– Я не знаю ни одного неблагоприятного исхода лимфогранулематоза. В литературе нет никаких данных на этот счет. Во всей мировой медицинской литературе, – соврала я.

– Литература и жизнь – разные вещи. С кого-то надо начать.

– Глупости! – разозлилась я. – За кого мне замуж тогда выходить? За труп? Я что, так и помру старой девой?

Он расхохотался. Он смеялся и хрипел до темной синевы носогубного треугольника. Я хохотала вместе с ним. Мы хохотали так, что на нас оборачивались.

– Вы обо мне подумали? – спросила я, вытирая слезы. – Черствый вы человек!

– Ну, смотри! – сказал Резников, блестя глазами. – Ты обещала!

– Чтоб у меня язык отсох!

Я дала клятву запросто. У Резникова есть любимая жена. Она ходила к нему каждый день, носила всякие вкусности, кормила, расчесывала и тоже держала его за руку. Он с ней тоже тогда заигрывал, а она нас смущалась. Завидно до ужаса!

Честно говоря, согласно деонтологии не стоит говорить больному о смерти непродуманно, не подготовив к этому заранее. Нужна хотя бы короткая увертюра. Но иногда и в правиле должны быть исключения. Как и сейчас. Тем более что Резникову еще жить и жить.