Ирина Кисельгоф - Холодные и теплые предметы

Я не была голодной, но съела все, что было на тарелке. И ела бы еще.

– Вкусно, – искренне похвалила я. – Очень. Как ты это готовишь?

– Это не я, – виновато сказала Ленка. – Сейчас еду готовит Игорь.

– Это узбекское блюдо. Называется дамлама, – кажется, так он его назвал. – Хотите еще?

– Спасибо, – ответила я. Это означало отказ.

Он принес мне еще одну тарелку. Я ела, мне было совестно, что я объедаю бедных людей. И все равно ела. Я сама почти не готовлю. Меня кормит Димитрий, или я разогреваю полуфабрикаты в микроволновке. Вкусно я ем только дома. Точнее, у родителей. Странно, что даже новую квартиру родителей я считаю домом, а мою – пристанищем. В моей квартире чего-то не хватает, чтобы стать настоящим домом. Сама не знаю чего.

Ленкино лицо за едой раскраснелось. Она даже показалась мне хорошенькой. Она смеялась счастливым смехом и кокетничала с мужем. Это было глупо, но мило. Мне было ее жаль. Игорь выбирал ей из тарелки ломти картофеля и перекладывал в свою тарелку, тяжелым диабетикам они противопоказаны.

– Давай я положу тебе сама, – сказала Ленка мужу. – Открой рот.

Игорь бросил на меня быстрый взгляд. От неловкости я опустила глаза. Это было слишком интимно. Так же интимно, как общение с богом. Я не хожу в церковь, не смотрю богослужений по телевизору, даже по самым большим православным праздникам, хотя я крещеная. Моя приятельница перед едой шепчет молитву и осеняет стол крестом, трехкратно. Я отвожу глаза. Меня бесит, что люди бестактно открывают посторонним свои тайны, обнажают душу, исповедуются. Больные мне тоже исповедуются, но я отношу это к издержкам своей профессии и научилась с этим мириться. Но инвалид, кокетничающий с мужем и вовлекающий в игру посторонних зрителей, – это чересчур даже для матери Терезы.

Игорь сделал не то, что я ожидала. Он упрямо сомкнул губы и отвернулся.

– Давай, – просто сказал он.

Ленкино лицо стало напряженным, как перед решением важной задачи. Он нашел ломтик картофеля, подцепил его ее вилкой и вложил вилку в ее руку. Он держал ее руку в своей. Он направлял ее вилку. Он вложил ломоть картофеля в свой собственный рот.

– Все? – спросила она.

– Все, – ответил он.

Ленкино лицо просветлело, и она улыбнулась. Игорь пережевывал картофель. Его лицо было сосредоточенным и строгим. Она внимательными, неподвижными, слепыми глазами смотрела в его лицо и улыбалась. Так улыбаются только святые.

Он проглотил картофель и посмотрел на меня. Спокойно и строго. Я отвернулась. В моих глазах были слезы. Не люблю, когда люди лезут в душу.

Игорь пошел меня провожать. Мы остановились на безлюдной автобусной остановке. Я глядела себе под ноги.

– Вы не могли бы нам помочь? – спросил Игорь. – Назарьянц сказал, что приезжают москвичи. Это последняя надежда. Но к ним огромная очередь. Нам не попасть.

– Да, – прохрипела я и запнулась.

В моем горле все еще был комок чужой, подсмотренной жизни. Не такой, как у меня. И не такой, как у всех.

Я откашлялась и четко, артикулированно произнесла:

– Да.

Я помогла им. Москвичи осмотрели Ленку.

– Тяжелый случай, – констатировал Назарьянц.

– Сделайте все, что можно, – попросила я. Мне почему-то это было важно.

– Сделаем, – пообещал Назарьянц.

У меня отлегло от сердца. Не знаю, почему это стало таким важным для меня. Может, потому, что к такому я еще не привыкла. И не знаю, нужна ли в таких случаях кожа, как у носорога.

У нас освободилась вакансия заведующего моего отделения. На место претендовали двое – Рыбина из поликлиники и Сафонова из нашего же отделения. Не лучший выбор. В их активе была только выслуга лет. Рыбина лечила больных дедовскими методами и удивлялась, почему ее больные не могут найти адельфан. У Сафоновой была своя фишка – она назначала пациентам большие объемы внутривенных инфузий. Больные любят внутривенные вливания, это значит, что врач им попался вдумчивый, его лечение качественное, выздоровление обеспечено. Я тоже не всегда назначаю внутривенные вливания оправданно. Иду на поводу у больных, иначе они меня не поймут. Но в отличие от меня Сафонова назначает до трех литров в день ежедневно. Как ее больные с сердечной или почечной патологией выживают? Науке неясно.

Чтобы не выпасть из обоймы, я читаю медицинские журналы, статьи в Инете, являюсь представителем одной из фармкомпаний. По зарубежным грантам дважды была на конференциях за рубежом. Личные связи с хорошими специалистами – короткий путь к современной медицинской науке, можно обмениваться нужной информацией по Сети. Другими словами, чтобы быть востребованным, нужно быть на гребне.

Сафонова и Рыбина беспощадно сражались за место. Вся больница следила за женским боксом в грязи. Я решила быть над схваткой. Для того чтобы быть над схваткой, надо играть свою игру. Потому я просто пошла к Седельцову.

– В нашей больнице все мужики хотят бросить тебе палку, – сказал он мне как-то.

– Больницу вижу, мужиков нет, – отшутилась я.

– Купи очки, – посоветовал он.

– Микроскоп, – не согласилась я.

Я вошла в приемную Седельцова.

– Что надо? – спросила меня секретарша, бедная дурочка.

– То надо, – ответила я и посмотрела на нее.

Я умею смотреть так, что другим становится страшно. Она отвела глаза от моих и опустила голову. Я беспрепятственно открыла дверь к Седельцову. Без стука. Аккуратно закрыла дверь предбанника и кабинета за собой. Седельцов поднял голову от бумаг.

– Я разглядела мужика, который может бросить мне палку, – сказала я.

– Догадываюсь, что тебе нужно. Не рановато ли?

– Давайте проверим эмпирическим путем, – предложила я.

Я получила место заведующей на двухтумбовом столе Седельцова. За несколько минут, даже получаса не прошло с раздеванием и одеванием.

– Одним разом не обойтись, – сообщил Седельцов, застегивая брюки.

– Я не замужем, – откликнулась я.

Седельцов задумался и протрезвел. Он был женат. Пока он думал, я открыла дверь его кабинета и прошла мимо бедной дурочки, любовницы Седельцова. Она тоже была не замужем, но она – не я. Она – бедная дурочка, а я – наилучший вариант для заведования моим отделением.

Через неделю приказ о моем назначении был обнародован. Бедная же дурочка обнародовала свои комментарии.

– Поздравляю, – сказал Месхиев. – Я думал, мне надо платить. А оказывается, тебе.

– Переориентируй мозг с Y-хромосомы на X, – усмехнулась я.

Через пару дней Седельцов вызвал меня к себе. Требовалось сокращение ставки врача в нашем отделении. Сокращение не есть хорошо. Заведующему прибавляется работы – при том, что заведующий отвечает за всех больных в отделении. За все в отделении.

– Надо, – сказал Седельцов.