Анна Берсенева - Глашенька

– Ужас какой-то! – вздохнула Глаша. – И когда же ты этим занимался?

– Да лет пять назад, наверное.

– И зачем же тебе лет пять назад все это было нужно? – засмеялась она. – С кем ты драться собирался, Лазарь? С министром здравоохранения?

– Ну, мало ли… Такие вещи надо уметь. Видишь, пригодилось.

Этого ей было не понять. Что он считает важным, что неважным, что, он думает, должно ему пригодиться – загадка! Но не будь этой загадки, и жить бы не стоило, конечно.

Согрели воду в цинковом ведре. Промыли и перебинтовали колено. Морщась и фыркая, Глаша намазала губы йодом, а про синяк сказала, смеясь:

– Все будут думать, что меня муж побил!

– Думать могут что угодно, но глупостей говорить не надо, – мрачно сказал Лазарь.

В отличие от нее, он не находил во всем этом ничего смешного.

– Что ж ты упрямая такая! – воскликнул он в сердцах.

– Я не уеду, – быстро сказала она. – Ни на день от тебя не уеду.

И тут же вспомнила…

– Что? – Лазарь сразу заметил, как переменилось ее лицо. – Что случилось?

– Ничего не случилось. Только… Мне в Москву придется поехать.

– Надолго? – спросил он, помолчав. – Или…

– И не насовсем, и не надолго. Просто мне надо будет встретиться… С тем человеком, с которым я жила эти три года.

Молчание повисло в комнате. Оно было тяжелым, как горе. Глаша чувствовала это горе у Лазаря внутри – очень большое оно внутри у него было.

– Я сама себя обманывала, некого винить. А он не сделал мне ничего плохого. И это еще очень мало сказано, – проговорила она наконец. – Я уехала в его отсутствие. Это непорядочно и трусливо. Я сама должна все ему сказать. Если ты решишь, чтобы я после этого к тебе не возвращалась…

Глаша замолчала, как захлебнулась. Она не знала, что будет, если он так решит. Это было бы совсем не то, что его увещевания пожить годик-третий-пятый в Венеции, чтобы не встречаться с Кульдюмом.

– Я не вернусь, если ты скажешь, чтобы я после этого к тебе не возвращалась, – сказала она.

Никакие слова, которые приходилось ей произносить в жизни, не дались ей так тяжело.

Глаша отвернулась, отошла к окну. Отодвинула занавеску. Снег белел в пространстве ночи.

«Что же теперь?» – подумала она.

Она почувствовала его дыхание у себя на макушке. Он коснулся ее волос губами и дышал в них тихо, горестно. Она замерла. Его руки легли ей на плечи. От этого стало легче его слушать – легче стало расслышать, что он ей говорит.

– Ты вернись, – сказал Лазарь. – Вернись ко мне, кроха моя родная. Не сердись на меня.

– Разве я сержусь?

Глаша обернулась, подняла на него глаза. Только потому слезы и не пролились из них, что она смотрела вверх.

– Как я могу на тебя сердиться? – повторила она.

– Да вот так. Нутро мое мужицкое, дурное наружу прет, не грех бы тебе и рассердиться. Поезжай, – сказал он. – Что поделаешь? Против себя нельзя идти. А ты честная и серьезная.

– Книжная девочка?

Она улыбнулась. Слезы пролились из глаз и закапали на пол. Лазарь подставил под них ладонь.

– Ну вот, – сказал он. – Хоть умывайся! Ну все, все, Глашенька. Не плачь. Давай спать ложиться.

– Да, – кивнула она. – Тебе уж и вставать скоро, а я… Устроила тут.

Они легли, выключили свет. Тьма в комнате стояла беспросветная, но оба они чувствовали, что каждый не спит. Это было им более ясно, чем если бы они видели друг друга при ярком свете.

– Я ведь тебе не сказала, как все получилось тогда.

Глаша лежала на одной подушке, Лазарь на другой. Она не решалась протянуть руку, чтобы к нему прикоснуться.

– Не надо мне этого говорить.

Он тоже не протянул к ней руку.

– Надо, – сказала она. – Я не хочу, чтобы это между нами было.

– Этого между нами нет.

Она почувствовала наконец, как он коснулся ее ладони. Коротко и осторожно. Она сжала пальцы, и его рука осталась у нее в руке.

– Я и сам понимаю, Глаша, – сказал Лазарь. – И что ты чувствовала, понимаю. Помню же, как оно тогда у нас было. Тягостно, ничтожно. Сам же я к этому все привел. Должна ты была от меня уйти – и ушла. Что тут еще объяснять? А подробностей я знать не хочу. Уж ты прости.

Он был прав: не нужны были объяснения ни ему, ни ей. При том, как чувствовали они друг друга, любые объяснения были бы всего лишь ненужными подробностями.

Но одна мысль все же просилась Глаше на язык.

– Я не буду – подробностей, – посильнее сжав его пальцы, сказала она. – Но знаешь… Так странно! Ведь я к гадалке ходила.

– Ты – к гадалке?

Он так удивился, что даже сел на кровати, повернулся к ней. Руки своей из ее руки, впрочем, не вынул.

– Ну да.

Глаша тоже села. Они сидели в каком-то странном положении, соединив руки, и смотрели друг на друга в темноте, и отлично друг друга видели.

– Совсем я тебя, видно, довел! – хмыкнул Лазарь. – Ты же в эти глупости не верила никогда.

– Именно что глупости, – сердито сказала Глаша. – Что за морок на меня нашел? Бог знает что она мне сказала!

– А что она тебе сказала?

Глаша расслышала в его голосе промельк интереса.

– Ну… – поколебалась она. – Сказала, что я свяжу свою жизнь со свободным мужчиной. Что я пока не чувствую к нему настоящей любви, но потом ничего не будет в моей жизни сильнее, чем любовь к нему. И что любовь к нему – это вся моя жизнь и будет. И что не надо бояться решительного поступка – он сделает меня счастливой. Вот так.

Может, не только из-за этих слов уехала она тогда к Виталию. Но что уверенность, с которой гадалка сказала ей все это, оказалась последней каплей – точно. Глаше стыдно было про это вспоминать.

– Интересно! – хмыкнул Лазарь. И повторил: – Очень интересно!

– Что уж такого интересного? – вздохнула она. – И правда же глупость все это.

– Ну, про все не знаю. – Он пожал плечами. – Про все не мне решать. Но кое-что соответствует. Сейчас ты действительно связала свою жизнь со мной. И сейчас я мужчина свободный, это безусловный факт.

Глаша застыла, как громом пораженная. Лазарь произнес все это самым обыденным тоном – просто отметил некий занимательный курьез.

Но будто перевернулось что-то от его слов у нее в голове – ракурс переменился.

Он видел не готовую схему, а свободный рисунок жизни. И это был единственный правильный ракурс.

Все было – как по писаному.

Она связала свою жизнь со свободным мужчиной. Она совершила решительный поступок, чтобы быть с ним. Неизвестно, заслужила ли она счастье, но этот поступок сделал ее счастливой. Только теперь она поняла, что значит в ее жизни любовь к нему – не состоящая из наивных полудетских мечтаний, не нанизанная на ниточку обиды – настоящая любовь, какой она прежде не знала.

Вся ее жизнь и есть эта любовь. Вся без остатка.

– Ты что такая ошеломленная? – спросил Лазарь.