Инна Туголукова - Кризис среднего возраста

Сорок восемь лет прошло с того дня. Ты можешь представить себе эту пропасть, Анька? Сорок восемь лет! Целая вечность. А все помню, как будто это вчера было, — встретились глазами и узнали друг друга. Нашли.

И началась у нас большая любовь, просто сумасшедшая. Встречались мы здесь, у моей подруги. Называли это «наши праздники». А в перерывах письма друг другу писали на Главпочтамт, «до востребования». Ах, что это были за письма! Сгустки страсти. Вот на них-то мы и погорели. Вернее, он. Жена нашла, Валя. Он отрицать ничего не стал — да и что тут можно было отрицать, в такой ситуации? — собрал вещи и ушел к своей маме. Ничего себе не взял, все им оставил. Настоящий был мужик. Без этой рабской дрожи перед частной собственностью.

Я его потом спросила: «Зачем же ты держал эти письма дома?» А он ответил, что не мог их уничтожить, просто не мог. А может, сам того не сознавая, судьбу провоцировал. Ведь такая двойственность — штука нелегкая. Разве что для циников. А он циником никогда не был.

Ну вот. А летом мы с ним в отпуск ездили на море. Один раз — не знаю, как он только меня уговорил! — на мотоцикле из Москвы до Богом забытого поселка где-то под Судаком. Можешь себе представить? Снимали комнату у одной хохлушки, а она нас потрясающими варениками кормила. Райское было местечко — ведро персиков стоило пять копеек. И каких персиков! И мы с Володей, как Адам и Ева, — море, солнце, персики и любовь…

Он, когда от Вали ушел, стал меня замуж звать. И я, ты знаешь, сильно к этому склонялась, но решиться никак не могла.

И продолжалась эта наша сумасшедшая любовь три года. Помню, когда мне сорок лет исполнилось, он сказал: «Сорок лет тебе шандарахнуло!» А я еще подумала, врут, мол, сорок лет — бабий век. Никогда я еще так ярко не жила, не чувствовала. Вот тут-то все и кончилось.

Приехала я как-то к нему в Москву, и на «Маяковке» — представляешь, в многомиллионном городе! — мы нос к носу столкнулись с братом твоего дедушки. Мне бы сделать вид, что ничего особенного не происходит. Мало ли, с кем я могу идти — случайная встреча, деловое свидание. Тем более что отношения у нас с деверем были перпендикулярные. А я растерялась и сдуру попросила его никому ничего не рассказывать. Ну и он, естественно, тут же настучал.

Дедушка твой на меня наехал. Я, конечно, все отрицала. Но это был час икс — время принимать решение. И я поняла, что уйти не смогу, останусь с мужем.

— Почему?

— Не знаю. Жили мы с ним не очень сладко. И Володю я действительно любила. И маме твоей было уже на ту пору пятнадцать лет. Но дом, семья, вся эта совокупность привычек, чувств и обязательств… И знаешь, что еще меня подкупило? Я бы даже сказала, потрясло? Дед твой был человек суровый, и по логике вещей реакция ожидалась только одна — выставить меня за порог с моим затянувшимся адюльтером. А он не сделал этого — замкнулся и в сторону отошел, предоставил мне самой принимать решение. И я поняла — он боится меня потерять.

Так или иначе, вариантов было только два. Собрать вещички и уехать к Володе или немедленно порвать с ним всяческие отношения. Раз и навсегда. Тертиум нон датур — третьего не дано. И я выбрала второй вариант.

С дедом твоим мы потом еще долго существовали параллельно. Но потом все как-то сгладилось, забылось. Тридцать шесть лет после этого мы с ним прожили, но до конца он так и не смог меня простить. Время от времени попрекал под горячую руку.

— А Володя? Он не пытался тебя вернуть?

— Пытался, конечно. Писал мне, я не отвечала.

— А потом?

— А потом он… застрелился. — Она подняла голову и посмотрела Ане прямо в глаза.

— О Господи! — ахнула та. — И ты считаешь?..

— И я считаю, что тебя позвали в этот мир искупить мое зло.

— И что же мне теперь делать, Ба?

— Да ведь ты уже, собственно говоря, все сделала — выгнала Артема. Передала Зойке из рук в руки со всеми потрохами. Теперь у тебя одна задача — сохранить достоинство. А там уж куда кривая вывезет…

— А куда она вывезет?

— Ну я ведь пока не знаю, чего ты хочешь.

— Я хочу, чтобы он вернулся. Но никогда сама не попрошу его об этом.

Вера вошла в квартиру и услышала мамин голос:

— Все, больше не могу! Хочет Верка ждать, пока он нагуляется со своей кралей, пусть ждет. Не такой уж он хороший зять, муж и отец, чтобы класть на него последнее здоровье и так убиваться. А что касается Машки, то еще неизвестно, что лучше — жить без отца или с таким отцом, который приходит ночью от другой бабы, ложится к ее матери и пихает ее мордой в стенку. Она мне рассказывала…

— Да они уже и не спят вместе, — горько сказала свекровь.

Надо было или уйти, или заявить о своем присутствии, но Вера, секунду поколебавшись, осторожно прикрыла дверь и присела на низенькую скамеечку для обуви.

— Ведь это же немыслимо, Таня, так издеваться над женщиной! Над женой, матерью своего ребенка! Я понимаю, в жизни всякое бывает. Но если мужчине дорога семья, он тщательно скроет свои интрижки, а если новая зазноба дороже — уйдет к ней. Но чтобы вот так откровенно жить с другой бабой и таскаться домой менять рубашки, которые Верка-дура ему стирает, — это же просто неслыханная наглость, жестокость какая-то патологическая! Если уж у тебя такая большая любовь, что ты не можешь с собой совладать…

— Да какая там любовь, Света! Одна неприкрытая похоть. Он мне, когда про нее сознался, думаешь, говорил, какая она хорошая, нежная, ласковая, какая хозяйка замечательная? Какие у нее глазки, ручки-штучки необыкновенные? Не-ет! Он мне про то рассказывал, какая у нее квартира шикарная, да у бабушки еще одна, да у отчима. «Что ж ты, — говорю, — у нас тут маешься угловым жильцом? Живи с любимой — площадь позволяет». «Нет, — отвечает, — я к чужим людям примаком не пойду. Мне, — говорит, — ее мать предлагает половину суммы, чтобы мы свою квартиру построили. Но я ни с кем не хочу делить свою частную собственность». Ты понимаешь? Это он на самом пике отношений уже прогнозирует будущий разрыв!

Я говорю: «А мы-то почему должны страдать от твоей неприкрытой гульбы?! Снимайте тогда квартиру, если уж такая тяга неодолимая». «Зачем же, — отвечает, — я буду деньги на ветер бросать? И вообще, я еще ничего не решил и уходить никуда не собираюсь». «А жить-то, — кричу, — дальше ты как собираешься?! Нас-то, дочку свою пожалей хоть немного!» Молчит!

Вот такой, Света, урод у меня сыночек. «Я, — говорит, — наверное, карму отцовскую отрабатываю». «Да отец-то, — говорю, — сразу меня убил, не мучил, не резал кусочками по живому. А твою карму кто отработает, такую безобразную? Дочка твоя несчастная? Или тебе теперь на все наплевать? Ну смотри, — сказала я ему, — уйдешь из семьи — ни тебя, ни твою вертихвостку, ни детей твоих новых видеть не желаю! На порог не пущу! А если приведешь — сама уйду!» «Да, — говорит, — это я знаю». Но видно, плевать ему на меня с высокой колокольни.