Марина Порошина - Майне либе Лизхен

–  Иди на… – посоветовала трубка, и в ней раздались длинные гудки.

Ларькин внимательно послушал гудки и улыбнулся: дом ему нравился. И старуха, Воронова. И художник с его картинками на окнах и во дворе тоже нравился. Молодец, мужик, не стал тогда заявление писать… В комнату Ларькин решил не возвращаться – за стол его вряд ли пригласят, а торчать у всех бельмом на глазу и вовсе не хотелось, вон они все какие счастливые. Он аккуратно закрыл за собой дверь, решив завтра непременно заняться паспортом для Паши и позвонить Колесову – с такими, как он, лучше дружить, всегда пригодится.

Не дождавшись возвращения Ларькина, Левушка позвал Женю в свою комнату – показать настоящих живых морских звезд. У Германа Ивановича немедленно закралось подозрение, что они будут целоваться (забегая вперед, приходится признать, что подозрение было небеспочвенным). Он занервничал, но на этот раз никто не собирался его успокаивать. Паша был поглощен каким-то жутким фильмом – телевизор орал благим матом, стрелял и заполошно мигал, а Паша делал круглые глаза, вертел бритой головой, хлопал себя по коленкам и время от времени заливисто смеялся, что пугало Германа Ивановича больше всего. Ба затеяла длинную беседу с Галиной. Герман Иванович, заскучав, прислушался. Оказалось, интересно.

–  Как Пашу посадили, – неторопливо, вполголоса рассказывала Галина, – дом-то был на жену записан. Большой дом, три этажа, участок тридцать соток, домик для охраны, баня там и все такое. Они хорошо жили, две внучки у меня. Я там огород развела, все свое было, свеженькое – огурцы, помидоры, капустка. Вот. А как посадили Пашу-то, жена дом продала, а мне говорит – идите, куда хотите, хоть на вокзал, а мне до вас дела нет. И уехала, не то в Москву, не то за границу, даже Паше не написала. И девочек забрала. Вот. Я и жила с год где попало. У знакомых. И так… Пашу беспокоить не хотела такими-то делами, да и чем он мне мог помочь? Ну, потом узнал он, как-то они там все узнают. Я же не знала, что у него еще деньги остались, думала, жена-то его все до копейки забрала, когда Пашу посадили. А он – молодец, на нее только дом записал, как чувствовал. Остальное он спрятал как-то, и Колесова следить за деньгами нанял, так он мне сказал. А Колесову сказал мне квартиру купить. Он и купил. Однокомнатную, хорошую. На Бардина. Вот. А я ее… ну, это… пропила. Приятели у меня были, пьянки-гулянки с досады на такую жизнь. Спьяну какие-то бумажки подписала – и привет. Опять без квартиры. Уж Альфредыч меня ругал-ругал! А Паша не ругал. Велел ему новую квартиру мне купить и за мной смотреть. Вот. Поэтому эту квартиру Альфредыч на себя записал – от греха, говорит, подальше, чтоб у вас соблазна не было, Галина Павловна. Он все вежливо так, по имени-отчеству. И он не то что невестка бывшая, он честный. Теперь, говорит, на вас обратно перепишу. Или на Пашу. В общем, как Паша скажет. Вот.

Ба согласно кивала, слушая нехитрую Галинину историю, и больше всего ее удивили не перипетии сюжета и даже не трогательная заботливость гогочущего перед телевизором сына Паши, а то, что теперь тараторка Галина говорила медленно, выбирая слова, и вместо своих привычных непечатных, с которыми Ба безуспешно боролась, использовала невинное «вот». «Да, задачка для психологов», – про себя усмехнулась Ба.

–  А тебе спасибо, Лизавета Владимировна, – подвела итог соведка. – Ты меня, можно сказать, в люди вывела. Сам консул со мной, Джон, который Степанчук… На маму его, говорит, я похожа… И Паша мной гордится, что я в таком месте работаю, и вообще. Вот. Мы с Пашей тебе помогать будем. С ним не страшно теперь, он кого хочешь – по шее! Его и в детстве все боялись! Он еще сказал, что Альфредычу денег даст, он нам поможет. Короче, я теперь отсюда не уеду, как Пустовалов. Я с тобой останусь. Вот.

–  Спасибо, Галя, – серьезно ответила Ба. – Я очень тебе благодарна и рада, что у тебя теперь все хорошо. И что сын вернулся. Но только ты его в наши дела не впутывай. Я так понимаю, что ему теперь ни с чем таким связываться нельзя. Мы сами справимся. Вон нас сколько. Да еще если Андрей Альфредович и вправду поможет. Если вместе – получится, я уверена. Слушай, Галина, вы идите, пожалуй, с Пашей домой, а то он мне со своим фильмом Алексея Николаевича разбудит. Да и поздно уже.

Галина за руку увела слегка упирающегося Пашу, который никак не хотел отрываться от очередной зубодробительной драки и ныл, что у них телевизор маленький, вот он завтра новый купит и тогда… Но оставаться до завтра Паше никто не предложил, и он вынужден был досматривать драки в уменьшенном формате. Пустовалов, несмотря на шум, спал. Герман Иванович, воспользовавшись случаем, немедленно отправился вызволять Женю. Оставшись вдвоем, Ба и Левушка долго сидели в тишине, думая каждый о своем. То есть о чем думала Ба, точно неизвестно, а Левушка думал о Жене. О том, какая она красивая и замечательная, и как она бросилась ему на помощь – без лишних расспросов, не думая об опасности. И как она…

Но тут вернулся Герман Иванович. Как профессиональный лектор он отлично знал, что слушатели лучше всего запоминают начало и конец выступления – это самые сильные позиции в тексте. Этот день начался с его, Германа Мокроносова, триумфа, и отдавать пальму первенства Герман Иванович не собирался никому – ни Паше, ни Галине, ни даже вот сопящему на раскладушке Пустовалову.

–  Елизавета Владимировна, я все собирался вам сказать, да забываю в суете, – небрежно начал он. – Я нашел в Интернете информацию про этот самый «Баухаус». Оказывается, эта архитектурная школа и сейчас в Германии существует, работает. И адрес есть – в городе Веймаре. Я им вчера вечером письмо написал – не на бумаге, а на компьютере, e-mail называется – про Екатеринбург, про наш дом, про наши дела. А сейчас еще фотографии послал о сегодняшней акции – мне Женя помогла. Оказывается, можно прямо из фотоаппарата в компьютер – и послать, представляете?! Так все просто. Будем теперь ждать. Может, ответят.

Герман Иванович замолчал, скромно ожидая заслуженных восторгов и похвал.

–  Этого не может быть… – медленно и невнятно, как будто губы не слушались ее, прошептала Ба. – Это все в прошлом. Я не хочу знать… Господи, зачем вы это сделали, Герман Иванович?!

–  Но ведь это же так просто, технический прогресс, – совершенно растерявшись, пробормотал Мокроносов. – Теперь мы не одни, теперь о нас весь мир узнает. А вместе же легче, – невольно повторил Герман Иванович слова, которые недавно Ба говорила Галине.

–  Так просто, – задумчиво повторила Ба, кажется, она уже пришла в себя от сюрприза, от всей души преподнесенного Германом Ивановичем. – Вы правы. И в самом деле – наверное, так надо.