Татьяна Лунина - Забытый плен, или Роман с тенью

– А что еще говорит твоя мама? – Его начинала забавлять эта смесь простодушия и порока.

– Что из меня выйдет отличная пианистка. Только эта профессия бесперспективна.

– Почему?

– Мало платят. Если не выйти удачно замуж, можно запросто обнищать.

– И ты ищешь в моей спальне богатого мужа? – развеселился внезапно Лебедев.

– А вы богаты?

– Смотря какой меркой мерить. Если кофейной, надеюсь, что да. Еще один заход к плите осилишь?

– Понравилось?

– Если ты имеешь в виду качество смолотых зерен, то да, если намекаешь на результат своего труда, не уверен, что могу дать ему точную оценку после одной чашки.

Она понимающе кивнула и легко вспрыгнула с ковра, разом превратившись из запятой в симпатичный восклицательный знак.

– Хорошо, богач, я сварю еще. Только не надо со мной разговаривать как с маленькой девочкой, я давно уже выросла.

– Это заметно, – пробормотал в спину Лебедев, провожая взглядом тонкие лодыжки, мелькающие под махровым подолом. Потом с наслаждением потянулся и ухмыльнулся, ощутив силу мышц и собственной плоти. Впервые за последние годы наступивший воскресный день, похоже, сулил приятный сюрприз.

...После полудня к кованой ограде подъехало такси. В открытую дверцу впорхнула девушка и, высокомерно сморщив курносый носик, небрежно бросила:

– В Марьино.

– Хорошо, наверно, жить в таком доме, – улыбнулся таксист, кивая на отреставрированный особняк позапрошлого века.

– Хорошо.

А за дверью одной из немногих квартир спал хозяин. Похоже, в эту минуту он с этим бы согласился.

Следующим утром президент «Оле-фармы» вызвал к себе заместителя начальника службы безопасности и дал поручение, которое пришлось по душе подуставшему от безделья сыщику.

– Андрей Ильич, надо бы в Майск смотаться. – Светлые ресницы вяло хлопнули и застыли, прикрывая вспыхнувший огонек.

– Зачем?

Голкин удивленно хмыкнул, уставился в потолок, потом перевел взгляд на носки своих новых туфель, полюбовался их блеском. Чапаевский тезка оставался верен привычкам, как, впрочем, и людям, с которыми соглашался шагать по жизни. С Лебедевам он шагал легко, уверенный в ответном понимании с полуслова. Может быть, поэтому простой вопрос шефа заставил Василия удивиться. Василий Иванович вздохнул и нехотя доложился приятной обновке.

– У меня поручение. Нужно выполнить. Танцевать придется с того места, где впервые засветился объект. – Снова вздохнул, измочаленный длинной речью да чужой непредвиденной тупостью, и опять уставился в потолок. Теперь он казался разочарованной молью, летевшей в шкаф к цигейковой шубке, а наткнувшейся на пальто из болоньи.

– Сколько?

– Пять дней.

– Пару дней клади на дорогу.

– Уже учтено.

– Хорошо. Что еще?

– Вы давно виделись?

Лебедев выразительно посмотрел на наглеющего порученца.

– Не забывайся.

Однако смутить Василия было трудно. Голкин лениво переместился взглядом с потолка на ножку начальственного стола и терпеливо пояснил, как умник – непроходимому тупице:

– Прошло время. Оно меняет внешность.

– Это не тот случай.

Чапаевский тезка понятливо кивнул, поднялся со стула.

– Я могу вылететь завтра, – умудрился спросить в утвердительном тоне.

Андрей Ильич придвинул к краю стола слегка раздутый конверт.

– На билет и прочие расходы. С завтрашнего дня у тебя неделя отгулов. Уверен, ты проведешь это время с пользой. Удачи!

Вздох, шевеление, вежливо прикрытый зевок, неприкрытая скука, походка вразвалку с ленцой – Василий Иванович Голкин дематериализовался, словно джинн из бутылки. А вместе с ним исчез и конверт. Озадаченный шеф готов был поклясться, что его помощник к столу и близко не подходил.

...Васькина душа не ныла, не пела, не томилась тоской – рвалась из грудной клетки ввысь, чтобы разом охватить родной город. Улочки, дворики с развешанным на веревках бельем, знакомые пивные ларьки, незнакомые маркеты, замыленная старая баня, новое казино, знаменитый центральный рынок с длинными лавочными рядами, где когда-то из-под полы предлагали шевелящихся раков, запахи, звуки, городской драмтеатр на главной улице, школа на окраинной, кичливая ограда скромной церквушки – Майск открывался блудному сыну. И реакция одного на другое оказалась неуправляемой, постыдной для солидного человека, каким, несомненно, являлся приезжий. Василий Иванович вдруг часто заморгал, стараясь не хлюпнуть носом.

– Мошка в глаза залетела? – посочувствовал таксист белобрысому малому, который за всю дорогу не издал ни звука, кроме слов: гостиница «Космос». Хохлился, как сыч, и молчал, только в окно таращился. По всему видать, что москвич, а они такие: каждый норовит носом облако зацепить.

– Живете в Москве?

– Да. – Белобрысый достал из кармана носовой платок и бессмысленно уставился на крупные серо-синие клетки.

– Если в глаз что-то попало, надо веко к переносице потереть, а после уголком платка подцепить соринку да вынуть. Может, остановимся? Зеркало – вот оно, за погляд денег не беру.

– Не надо.

– Ну, не надо, так не надо. Было бы, как говорится, предложено. – Водитель выматерил подростка, перебежавшего дорогу на красный свет перед носом передней машины. – Был бы мой сын, жопу так ремнем надрал – неделю сидеть не смог бы, стервец! Чему их только учат? А не дай бог что случись – виноват водитель. Нет, я считаю, что пороть надо сначала родителей, а уж после – ребенка. Вот у меня трое: два пацана и девка. Так с ними все проблемы решались в свое время просто: отцовский ремень да голая задница. Несколько дней поохают – на всю жизнь запомнят. Зато все в полном порядке, ни за кого не краснею. Старший – военный летчик, капитана недавно получил, младший по торговой части пошел, дочка – отличница, в институт собирается поступать. А вы говорите: бить нельзя.

– Я молчу.

– Извините, это я так, по привычке. А у самого-то дети есть?

– Нет.

– К нам по делу прибыли или в гости?

– Я вообще-то из Майска. В Москве два года всего.

– Серьезно?! То-то я гляжу и удивляюсь: вроде не похож на москвича, больше на нашего. Наши-то – народ основательный, попусту словами бросаться не станут. А московские – болтуны да свистуны, такую страну просвистели! У них же там все не как у людей, все бегом, на ходу. Никто не поздоровается, слова доброго не скажет. Беготня, толкотня и неразбериха – дурдом, одним словом, – вынес безжалостный приговор столице суровый провинциал. – И чего тебя туда понесло, парень? – сочувственно посмотрел он на симпатичного земляка. – Поглядел я как-то на эту Москву, целых пять дней у тетки жены гостили. Под конец так одурел, что по шпалам готов был бежать из ихней столицы. Не-е, парень, лучше нашего Майска на свете места нету, уж ты поверь мне! Я где только не побывал! В Германии служил, тогда она еще ГДР называлась, в Казахстане, в той же Москве был, в Сочи по соцстраховской путевке отдыхал – везде фуфло. А у нас – красотища! Летом плот срубишь, пойдешь вниз по Пинеге – душа поет! Такое перед тобой открывается – в Бога поверишь, честно! – Допотопная «Лада» с желтыми шашечками сбавила ход и застыла у серой трехэтажной коробки, где в юности мечтал провести хотя бы часок Вася Голкин. Гостиница «Космос» считалась в Майске самой роскошной.