Татьяна Лунина - Забытый плен, или Роман с тенью

– Я хочу сказать тост, – заявила вдруг Роза Львовна. – Налей мне, Илья, шампанского.

– У тебя же давление, Розочка! – ужаснулся заботливый муж. – Вчера было сто семьдесят на сто десять, забыла?

– Скажи спасибо, что я давлю его благородным вином, а не пошлой водкой. – Олевская улыбалась, но глаза ее оставались серьезными. Наблюдательный человек мог бы прочесть в них грусть, сожаление и вопрос, на какой ответа не находилось. Роза Львовна подставила бокал под горлышко темно-зеленой пузатой бутылки. Илья Ильич, вздохнув, подчинился жене, затем плеснул гостю коньяк, себе – сок. – Ты помнишь, чтобы я говорила тосты, Илья?

– Нет, Розочка, не припомню.

– А сейчас скажу. – Хозяйка внимательно посмотрела на гостя, который годился ей в сыновья, кто дружил с ее собственным сыном и уже по одному этому был достоин любви и дружбы.

Пусть не она его выносила и родила, но материнское сердце подсказывало, что этот взрослый чужой ребенок в чем-то запутался, а значит, может себе навредить. Он сидел перед ней нахохлившийся, встрепанный, точно воробей после драки, и корчил из себя счастливца, наивно думая, что способен обмануть еврейскую мать. Моисеева Роза, по мужу Олевская, подняла бокал.

– Послушай, Андрюша, что хочет сказать старая, битая жизнью еврейка. Я многое пережила на своем веку и самое страшное – потерю сына. Не знаю, за что так сильно наказал меня Бог, наверное, за гордыню. Я ведь всегда думала: мой сыночек – самый красивый, самый умный, самый удачливый... – У пожилой женщины дрогнул голос.

– Аркадий действительно был таким, – осторожно влез в паузу его друг. – Мы с Женькой даже в подметки ему не годились.

– У тебя доброе сердце, Андрюша, – грустно улыбнулась Роза Львовна. Ее непривычное «у тебя» не покоробило слух – обласкало. – Но гордилась я не столько сыном, сколько собой. Ведь это я произвела на свет такое чудо, я вырастила из моего мальчика уникального мужчину, которому удавалось все, за что бы он ни брался. Я поставила себя выше Творца нашего: ведь Он сотворил многое, и не все из этого вышло удачным, а я сотворила одно, и это стало самым прекрасным из всего, что меня окружало.

– Ты была хорошей матерью, Розочка, лучшей из всех.

– Вот такие мы, евреи, – невесело усмехнулась Олевская, – во всем считаем себя лучшими. Наверно, за это нас и не любят.

– Вы ошибаетесь, дорогая Роза Львовна.

– Не кривите душой, Андрюша, и не сбивайте с мысли. Я и так путаюсь... – Она поставила рядом с тарелкой бокал, потерла виски.

– Тебе плохо, Роза? – всполошился Илья Ильич.

– Мне хорошо. Хотя такой развалине уже в могилу давно пора.

– Боже мой, Розочка, о чем ты говоришь?

– Вот и забыла о чем. А все из-за вас, мужчин. Вечно вы сбиваете с толку нас, бедных женщин. – В ее темных глазах вспыхнули лукавые искорки. Лебедев подумал, что в молодости старушка наверняка сводила с ума не одного Илью Ильича. – Так вот, – продолжила Роза Львовна, – я хочу сказать, что гордыня – большой грех. За него и наказание может быть самым страшным, да. Упаси вас от этого Бог, дорогой мой Андрюша. – Хозяйка снова взялась за хрустальную ножку и улыбнулась. – Я пью за вас, милый! Вы были хорошим другом нашему сыну. Вы подарили нам жизнь, когда нашли внука. Теперь я просто обязана дожить до правнуков! А сегодня вы согрели собой эти стены, не пожалели время для двух занудных, скучных стариков.

– Роза Львовна...

– Молчите, когда старшие говорят! Да, не пожалели, – упрямо повторила Олевская, – потому что у такого человека, как вы, каждая минута – золотая, а этот драгоценный металл надо ценить! – Она торжественно подняла бокал. – Будьте счастливы, мой мальчик! Мы с Ильей Ильичом надеемся еще увидеть ваших деток, так, Илья?

– Так, Розочка, так.

– Дайте, дорогой, слово, что позовете меня на рождение первенца.

– Обещаю, что первому ребенку дадите имя вы, дорогая Роза Львовна. – В ответ она довольно кивнула и выпила до дна шампанское.

Той же ночью Олевская тихо скончалась в собственной постели, под боком у мужа, проспавшего последний вздох своей Розочки.

...Похороны были скромными. В траурном зале крематория шаблонную скорбную речь на полторы минуты слушали трое: знакомый усопшей, молодая соседка и консьержка, с которой покойница частенько обсуждала политику и сериалы.

– Как Илья Ильич? – спросил у соседки знакомый, спускаясь по ступенькам серого здания, похожего на кривой спичечный коробок. – Ему лучше?

Бедный вдовец лежал дома с сердечным приступом, категорически отказываясь от больницы. Было понятно, что в одиночку на этом свете он не задержится.

– С ним моя подруга. Она не врач, но дать лекарство и измерить давление сможет. Кстати, Илья Ильич просил передать, что был бы рад видеть вас на поминках. Так вышло, что ему больше не с кем разделить свое горе. Елизавета Игнатьевна, к сожалению, должна быть дома. – Сдержанный тон не выдавал эмоций, темные очки скрывали глаза.

– Да-да, – вставила поспешно консьержка, – мне надо внука забрать из продленки и посидеть с ним до прихода дочери. А сейчас, извините, побежала, боюсь, на автобус опоздаю.

– Я подвезу вас до метро, – предложили одновременно два голоса.

– Нет-нет, что вы! Спасибо, у вас и без меня сегодня полно дел.

– У Розы Львовны не было родных? – спросила Мария, глядя вслед старушке, спешившей к автобусной остановке.

– Иногда родные даже на похоронах не встречаются.

– Понятно. Так вы едете или нет?

– К сожалению, у меня важные переговоры, которые никак нельзя отменить. Но после я обязательно приеду. Обязательно!

Она молча кивнула и направилась к машине.

– Постойте, Маша!

– Вы хотите сказать, что передумали?

– Нет, я хочу извиниться за свое хамство по телефону.

– Кладбище, конечно, не место для выяснения отношений, но считайте, что извинения приняты. Я передам, что задержитесь, – и пошагала, не оглядываясь, вперед.

...Спустя девять часов из пропитанной горем квартиры шагнул на площадку едва живой от усталости человек. Ткнулся носом в соседнюю дверь, поднял руку к звонку, задумался, опустил, потоптался, потом, как с трамплина – в воду, нырнул в кнопку и застыл у чужого порога.

– Кто там?

– Лебедев, – щелкнул замок, дверь распахнулась. – Вам нужна еще моя помощь?

Мария Корелли впервые была в тупике. Не то чтобы совсем потеряла голову или не знала, как с собой поступить, но ее хваленая воля и здравый смысл рассорились с чувствами. Это становилось до неприличия откровенным и требовало перемен.

Она подошла к окну. Пара ночных фонарей высвечивала пустую дворовую площадку с песочницей, качелями, мокрыми от дождя скамьями. У ограды детского сада о чем-то шептался с ветром лысеющий клен, мужчина в джинсовой куртке и белой шляпе важно вышагивал с потешным кокером в кепке – каждый жил сам по себе, и все вместе составляло гармонию, словно сотканную из ожиданий. Детская площадка ждала ребятишек, ветер – очередного дождя, дерево – зимней спячки, человек с собакой – тепла и уюта. А она бестолково таращилась в незашторенное окно и прощалась с душевным покоем. Впрочем, к таким расставаниям Марии было не привыкать. Хозяйка прошлепала в кухню, заварила чаек, подумав, плеснула в чашку алтайский бальзам, вернулась в гостиную и принялась, глоток за глотком, осмысливать собственное житье-бытье за последние годы.