Вадим Селин - Морская амазонка

— Если бы я знала, что вы придете, я бы привела себя в порядок, — продолжила она.

— Поверьте, вы и так в полном порядке, — с широкой улыбкой на лице заверил ее Марат. Эта улыбка… даже в больнице она в тысячный раз очаровала меня. — Ну, короче, я буду вам позванивать, — обратилась мама к врачу, который все это время сидел за столом и с изумленным выражением лица наблюдал за нашей беседой.

— Обязательно! Звоните каждый день! Я должен знать, как идет процесс выздоровления.

Мы довели маму до такси и поехали домой.

Мама ни на секунду не смолкала, возмущалась по поводу своей неосторожности и коварной стремянки, плакала о бедной лагенарии и тайком подмигивала мне, что означало одобрение моим выбором. Марата она знала только по моим рассказам.

— Все-таки хорошо, когда мужчина рядом, — заключила она, чем заставила меня в очередной раз почувствовать себя неловко. — Не советую тебе стать моряком. Ни за что! Муж всегда должен быть при жене.

— А почему ты мне сама не позвонила, когда «сломалась»? — Я решила сменить тему разговора. Не люблю, когда вмешиваются в мою личную жизнь. Пусть даже мама.

— Знаешь, когда летишь с лестницы, а потом лежишь на земле со сломанной рукой и ногой, как-то забываешь о звонках. Соседи, которые были при сборе урожая, отвезли меня в больницу. Никто из нас не додумался позвонить тебе. Уже потом медсестра спросила, есть ли у меня родственники.

— Ясно…

С каждым днем мама понемногу адаптировалась к ограничению в передвижении, но ни на секунду не падала духом. С лагенариями, как и следовало ожидать, не случилось ничего плохого — обломанные плети очень быстро срослись, и теперь о том, что они были изрядно потрепаны, напоминали лишь небольшие узелки на местах повреждения. Впрочем, что еще можно ожидать от растения, плоды которого режешь, а им до фонаря — продолжают расти дальше?

Я хотела бросить работу, потому что с мамой нужно было находиться рядом постоянно, но она мне не разрешила это сделать. Мол, справится сама. А переломов и следовало ожидать. На мой удивленный вопрос «С чего ты это взяла?» она ответила:

— Я в конце весны нечаянно наступила на взошедшую тыкву и сломала стебелек. Вот по закону кармы мне все и вернулось. Так что все нормально.

Да, мама была в своем репертуаре — тут же провела причинно-следственную связь, поняла по-своему, из-за чего сломала лодыжку и руку. Не нравилось ей только одно — что кожа под гипсом очень чешется. Но и к этому она приспособилась — просовывала между гипсом и ногой (рукой) спицу и с блаженным выражением лица чесалась.

Так я теперь и жила — после работы сразу бежала домой, чтобы помогать маме. От ее возмущенных заявлений типа «Что я, немощная?» я поначалу терялась, а потом отвечала:

— Да, немощная! Мама, ты невозможная! — сломала себе руки-ноги и никак угомониться не можешь — целыми днями лазишь по двору с костылем и на лагенарии свои смотришь, которые чуть тебя не угробили!

— «Чуть» не считается! — парировала мама. — Это все карма, все она. Ту тыкву я тоже не до конца растоптала. Вот и карма меня не до конца… угробила. И вообще, я пишу статью.

— О чем?

— О мстительных тыквах.

— Лучше напиши статью о лживых снах.

— Ты это о чем?

— Да все о том же твоем сне, в котором я на лошади скакала. Лошадь не меня начала копытами бить, а тебя. Это ты всю душу своим лагенариям отдала, а они тебя… копытами побили.

Мама задумалась.

— А что, в этом что-то есть…

— Вот и иди, пиши статью, а я пока во дворе приберу. И не смей со своим костылем подметать! Это… ты меня позоришь. Вдруг соседи увидят? Что подумают? Что я о своей матери не забочусь? Ты с двумя переломами еще и с веником по двору танцуешь.

— Я что, немощная? — начинала по новой мама.

Так вот и проходили мои дни. Днем я работала на спасательной станции, а вечером ругала маму за то, что она изображает из себя жертву кармы и чуть ли не бинтами перевязывает свою лагенарию. Мама как-то не придавала значения тому, что у нее два перелома.

Если бы я не вырывалась из этой психушки на встречи с Маратом, я бы, наверное, сошла с ума. Раньше мы обычно встречались в половине десятого вечера, но после маминой травмы встречи стали нерегулярными — все-таки мне удавалось иногда усадить маму за ее статьи, а я трудилась по дому. У меня встречаться не хотели. Из-за чего? Из-за мамы. Нет бы ей лежать на кровати, как делают все нормальные больные, и требовать у домашних внимания и заботы, так нет, она скакала по дому на своем костыле и через каждые пять минут стучала им в дверь моей комнаты, вживаясь в роль официантки:

— Вам чайку принести? А пирожные? А лагенарии? Полина, ты угощала Марата жареными лагенариями?

— Мам, я тебя умоляю, не ходи, не перегружай ногу. Врач же говорил, что до поры до времени это вредно, — умоляла я неугомонную мамашу.

— Ой, да ну его, этого врача, — отмахивалась мама, стараясь произвести на Марата самое хорошее впечатление. — Я лучше знаю, что мне можно, а что нельзя!

— Спасибо, я ничего не хочу, — стараясь сдержать смех, отвечал Марат.

Вот из-за того, что мы не могли остаться с ним наедине, я и предпочитала встречаться на «нейтральной почве».

В тот вечер, о котором я хочу рассказать, я решила сделать Марату сюрприз и устроить встречу без телефонного звонка.

Мама полулежала на кровати с ноутбуком и писала статью о лживых снах, а я, приведя себя в порядок, покинула дом и направилась в сторону проката плавсредств. Днем Марат говорил, что они с товарищами по работе будут проверять состояние катамаранов — не отвинтилось ли там чего и все в таком духе. Обычная плановая работа. Мы на спасательной вышке проводим подобную.

Вечер был очень необычный. Я каждой клеточкой своего тела чувствовала непонятные флюиды — грусти, радости и счастья, всего вместе. Хотелось думать над жизнью, грустить, тосковать, и вместе с тем на душе было светло. Обычно такое состояние бывает осенью, и называется оно рефлексией. Меня же оно посетило в конце июля.

Я шла по улице в непрерывном двустороннем потоке загорелых (и не очень) отдыхающих и представляла, как обрадуется Марат, когда увидит меня на базе. Интересно, каким он будет? Наверное, руки в машинном масле, волосы небрежно заложены за ухо, а не приглажены гелем с мокрым эффектом. Хочу посмотреть на него в «естественном» виде, а не при полном параде, как он всегда является на встречи.

На улице уже было темно, по пляжу бродило несколько человек — любовались луной и морем.

Издали я увидела базу, напоминающую ангар. Ворота были раскрыты, и зажженный внутри свет освещал небольшую площадку перед строением. Пройдя мимо своей родной спасательной вышки, я сняла сланцы, чтобы не создавать лишнего шума, и подкралась к воротам ангара. В голове крутилось несколько фраз, которыми я должна была обозначить свое появление: «Та-дам!», «Сюрприз!» или «А вот и я! Не ждали?»