Галия Мавлютова - Прыжок домашней львицы

– Вот и посидим, – сказал Лева, – от души посидим. На вечную память – посидим.

– А-а-э-э, – кивнул Витек с недовольным видом, но согласился, кивнул, – посидим, посидим. Когда твоя-то придет?

– А как бабки найдет, так и придет, – охотно подсказал Бронштейн. – Подождать надо.

– А когда найдет-то? – Витек проявил нетерпение.

– Когда кто-нибудь потеряет, – коротко бросил Лева и отвернулся к стене. Никакой возни за стеной, писк прекратился, видимо, крысы ушли в другое место, покинули людей, оставив их без присмотра. Сожрали провод и ушли. Сделали свое дело. Твари бессловесные. Лева вдруг обозлился. На любую тварь можно найти управу. Самая хитрая крыса не перехитрит капитана Бронштейна. Не родилась еще такая крыса.

– Лева, а я тут у деда нашел какую-то отраву. Может, подкинем крысам? На ужин, – наивно предложил хозяйственный Чуркин.

Николай держал в руках какие-то пакеты с яркими наклейками. На ярлыках красочно и живописно погибали в муках вредные животные.

– Что это? – сказал Лева, зажмуривая от омерзения оба глаза.

Наклейки остались в памяти. Мозг навечно запечатлел пляшущих в муках крыс.

– Клей какой-то, – захихикал Чуркин, – крысы с разбегу налетят на тарелку, прилипнут, и никто не сможет их отодрать. Вот и вся забава.

– Не пойдет. Крысы не дураки. Сами только перемажемся этой гадостью. Надо ловушку поставить. Нам еще долго тут париться.

Капитан вдруг затосковал. Двое против четверых. Чуркин и Бронштейн оказались волею судеб в крысиной ловушке. В одном капкане с уголовниками. Весело, нечего сказать. Лева лихорадочно искал пути выхода из кризиса.

– Бабки нам вернете – и на волю с чистой совестью, – завел любимую пластинку Витек-Совок.

Чуркин виновато потупил взор. Николая грызла совесть, точнее, ее остатки. Их оказалось достаточно для того, чтобы Чуркин осознал горькие последствия своего опрометчивого поступка. Ведь это Николай уговорил Леву покемарить в явочной квартире, заманив в ловушку двух капитанов. Николай хотел устроить шутку. Леве надо было спрятаться от Валентины. Хотя бы на время. Теперь глупая шутка переросла в уголовную комбинацию. А как выбраться, Чуркин не знал. Николай никогда не умел выбираться из сложных поворотов. За него всегда все делали другие, более изворотливые. Эти ловкие и умные вытаскивали Николая из беды, помогали Чуркину в трудную минуту. Он привык препоручать свою судьбу другим. Сейчас Николай доверился Леве, вручив ему ключи от заколдованной квартиры. Он предоставил капитану возможность самостоятельно решить хитрую головоломку. Пусть Лева помучается, подумает, а ключи капитану понадобятся для внутреннего осмысления. Капитан Бронштейн представлялся Чуркину спасителем. Лева чувствовал внутреннее ликование напарника, ведь Коля благополучно избавился от моральных и иных угрызений, переложив тяжкий груз ответственности за содеянное на широкие плечи капитана. Лева ощутил себя королем, Чуркин же перешел в разряд слуги. И для уголовников подобный расклад приобрел привычные формы обитания на планете. Ведь в стане врагов тоже сложилась своеобразная иерархия. Витек был старшим, он безмолвно главенствовал над остальными. Колек и Совок были его подчиненными, слугами, личардами. А Санек существовал ирреально, отдельно от всех. Вроде он был где-то рядом, на лестничной площадке. И его не было, скажет слово и отключится, но его слово имело для команды решающее значение. Тайный идеолог фракции, ее серый кардинал. Все крысы серого цвета, как милицейская шинель. Капитан Бронштейн пытался проникнуть в каждого гостя, чтобы выявить глубинные мысли, узнать, что скрыто за телесной оболочкой. Заглянув внутрь, капитан ужаснулся. Мир оттуда казался черным, как пустая дыра. Капитан вышел из чужого сознания, мысленно отряхнулся, сбрасывая с себя налет уголовного мировоззрения, и принялся раскидывать карты. Он играл отстраненно, внутри себя. Получилось занимательно. Туз, валет, дама, шестерка. Пики, черви, козыри. Целая колода в руках. Поневоле можно стать шулером. Хороший капитан должен уметь делать все. Даже в карты играть. За стеной несмело поскреблись крысы, напоминая обитателям о своем существовании. Первым делом нужно было избавиться от серого полчища. Люди ничем не отличаются от крыс. Разумные существа уверены, что хитрость их уникальна, другим людям незаметна и потому неуязвима. Любую хитрость можно нащупать опытным нервом, уловить, не сходя с места. И, поймав за хвост, вытянуть в длину, предъявляя народу на обозрение. Люди любят смотреть на чужие грехи. И капитан открыл глаза, поманил пальцем Чуркина.

– Чур, ломай гипрок. Ставь ловушку. Будем воевать с крысами или еще с кем-нибудь, кто там возится за стеной.

Захватчики равнодушно прислушивались к словам. Чужое пространство, иные миры, другая война. У каждого своя война, собственные враги. И каждый управляется со своими бедами в одиночку.

Валентина суматошно порылась в старом белье. Иван Лукьянович всегда хранил вещи в одном месте, привычном, на одной полке, в единственном шкафу. Все белье грязное, старое, изношенное, рвань какая-то. Валентина принюхалась. От белья исходил странный запах. Это был запах изжитого и немытого человеческого тела, он навсегда останется в памяти – ненавистный, противный, мерзкий запах. Валентина сердито тряхнула руками. Век теперь не отмыться. Завещания нигде не было. Ни в белье, ни в шкафу, ни под матрацем. Отцовская комната отойдет государству. Можно было занять денег под комнату, чтобы спасти Леву. Теперь никто не даст. Валентина принюхалась. Уже неделю отец отсутствует на земле. Его дух воспарил над городом, над коммуналкой, над кухонной плитой и мусорными баками. Наверное, там, наверху, отцу хорошо. Не нужно оплачивать коммунальные счета, трястись над каждой копейкой, рыться в помойках в поисках хлеба насущного, склочничать с соседкой, ссориться с ней из-за очереди в туалет. Там ничего нет. Даже туалетов. Нет в них надобности. И еще там полная свобода духа, свобода от долгов и обязательств. Иван Лукьянович должен был загодя подумать о судьбе родной дочери. Не подумал, даже не вспомнил и завещания не оставил. Чтобы оставить завещание, нужно было пойти к нотариусу, заплатить деньги, перечислить все имущество. А какое у отца имущество – рвань, хлам, сплошное старье? Валентина сердито пнула ногой кучку из советских червонцев. Обрывки бумаги рассыпались. Всю жизнь отец копил деньги, экономил каждую копейку, заставлял жену и дочь ходить пешком, не давая им по три копейки на трамвайный билет. Скаредничал, жадничал, скупился, урезал до минимума домашние расходы, мать в могилу спровадил. Теперь все превратилось в пыль и прах. Валентина скорбно понурилась. Она вспомнила, как однажды отец выдал матери кусок бельевой веревки под расписку. После продолжительных выпрашиваний, слез и ссор он долго измерял веревку портновским сантиметром и отрезал ровно столько, сколько считал нужным, записал на бумажке количество выданной веревки. Поставил дату выдачи, время. Но матери не хватило выделенного куска, она долго плакала, сидя над грудой выстиранного белья. Белье так и осталось лежать в тазу. Зато мать повесилась на том самом обрывке, прямо над тазом с бельем. После этого отец перестал стирать, всегда и везде ходил в грязном.