Инна Туголукова - Собака мордой вниз

Любая фраза, чудом досказанный эпизод чужой жизни или опрометчиво заданный вопрос рождали глубинный поток сознания, где реальные события минувшего дня и ночи обрастали воспоминаниями, ассоциативными вторжениями в иные темы, зарисовками из жизни никому не ведомых или всем хорошо известных реальных и литературных персонажей, а также, понятное дело, обзором телепередач и печати – Нинка много читала в электричке.

В такие моменты, к счастью, не слишком частые, Соня, стиснув зубы, молила: «Господи! Пожалуйста! Пусть она заткнет свой фонтан и отвалит!», с ненавистью глядя на неутомимую щебетунью. Но вскоре научилась мысленно отключаться, думая о своем, девичьем, и вздрагивая, когда Нинка в кульминационных местах тыркала ее в бок:

– …Представляешь? На двадцать миллионов!

– Чего? – очнулась Соня, возвращенная в реальность увесистым тычком. – Долларов?

– Каких долларов? – грозно нахмурилась Нинка. – Или ты меня не слушаешь?

– Я слушаю, – торопливо заверила Соня. – Просто не поняла, в какой валюте.

– У тебя что, программа зависла? Я говорю, прочитала в газете, мужиков у нас в стране на двадцать миллионов меньше, чем женщин. Ты хоть понимаешь, что это значит? А я-то недоумеваю, кто вокруг меня вьется – козел на козле сидит и козлом погоняет. Двадцать миллионов! Страшная цифра! Теперь давай считать дальше. Ты меня слушаешь?

– Да, – честно ответила заинтригованная Соня.

– Из оставшегося ничтожного количества вычеркнем наркоманов, алкоголиков и бытовых пьяниц – раз, гомиков и импотентов – два, дебилов и уродов – три, братков, бомжей и уголовников – четыре, стариков и юнцов – пять! – Нинка торжествующе показала крепко сжатый кулак.

– Женатых – шесть, – подсказала высоконравственная Соня.

– Да ты что? – покрутила пальцем у виска Нинка. – Кто же тогда остается?

– Ну, я не знаю. Разведенные…

– Ты вообще представляешь масштабы трагедии? Где-то тусуется последняя жалкая кучка нормальных мужиков, вымирающих, как уссурийские тигры, а мы даже не знаем где, чтобы начать охоту!

– А я не собираюсь охотиться.

– О, я совсем забыла! Ты же у нас девушка романтическая! Вот так и будешь ждать, когда «счастье вдруг в тишине постучится в двери»?

– Вот так и буду.

– Хрен дождешься.

– Дождусь, – сказала Соня и как в воду смотрела.

…Однажды в сумерках долгого летнего вечера, взгромоздив стремянку на журнальный столик, она крепила оконную занавеску, выстиранную и выглаженную матерью, когда в дверь постучали.

– Войдите! – не оборачиваясь, крикнула Соня в полной уверенности, что пришел сосед, владелец стремянки Костя Стариков, грозившийся помочь.

– Привет, старушка, – послышался знакомый голос.

То есть даже не послышался, а грянул как гром небесный, и ошеломленная Соня обернулась с вознесенной рукой и открытым ртом, словно Родина-мать на Мамаевом кургане.

(Последнее досадное обстоятельство долго ее потом мучило. Она даже в зеркале пыталась восстановить дикую маску своего лица в тот судьбоносный момент и огорчалась почти до слез. Вот ведь нелепость какая: воображение рисует достойные сцены в различных жизненных обстоятельствах, а действительность захватывает тебя врасплох с какой-то обезьяньей гримасой. Ну что могло быть хуже? Наверное, только пукнуть или описаться от избытка чувств…)

– Ты что, повеситься собралась? – непринужденно осведомился Даник.

– Да, – только и могла вымолвить Соня, каменея на своей стремянке.

– С чего бы это?

– Сама не знаю. Дай, думаю, повешусь. Для разнообразия…

Она спустилась со стремянки, в шортах и короткой маечке на голое тело. Он протянул ей руку, помогая сойти с журнального столика, и Соня машинально на нее оперлась, мучительно соображая, как повернуть ситуацию в свою пользу и снова оказаться на высоте. В смысле не на стремянке, а…

Но додумать до конца не успела. Потому что он уже рванул ее к себе, сжимая спину горячей сухой ладонью. И Соня, объятая мгновенным пламенем, сгорела в нем со всеми своими принципами, обидами и благими намерениями.

Потом они лежали на разложенном диване, и занавеска, так до конца и не повешенная, свисала над ними приспущенным траурным флагом.

Конечно, можно было бы еще и сейчас встать в позу и гордо указать на дверь. Но не смешно ли, право слово, вставать в позу после всего, что только произошло?

– Слушай, старушка, – прервал Даник ее нравственные страдания. – Все хотел у тебя спросить: Егорыч еще функционирует?

– Еще как функционирует.

– Все там же? На прежнем месте?

– Не-ет, он теперь у нас передовик капиталистического производства, – похвалилась Соня. – Мистер Твистер, почти что миллионэр.

– А машинами больше не занимается? – огорчился Даник.

Она толком не успела его рассмотреть. Неловко было, да и вообще… А сейчас подняла глаза и впилась, не в силах оторваться – так захватили ее подробности происшедших с ним перемен.

Он теперь коротко стригся. Наверное, потому что волосы заметно поредели. И возле глаз залучились первые морщинки. А на щеках – модная нынче трехдневная щетина. (Соне эта дурацкая мода не нравилась, казалась неопрятностью, особенно на тронутых временем лицах). И руки, такие большие, крепкие, покрытые мягкими темными волосками. А на груди, тоже теперь сильно заросшей, волосы были жесткими и курчавились, подступая к самому горлу, по плечам перетекая на спину, шелковой дорожкой сбегали по плоскому животу и снова жестко курчавясь.

Соня коснулась пальцами упругих завитков, и Даник снова резко притянул ее к себе, к волосатой, щекотной груди.

– А я, дурак, все боялся к тебе прийти. Думал, прогонишь, начнешь выяснять отношения – все эти бабьи идиотские фокусы. Во! – полоснул он ребром ладони. – Сыт по горло!

Он говорил долго и несвязно, будто откалывал от себя кусок за куском, просыпая камушки слов. И обнажался перед ней, чистый и непорочный. И получалось, что не было у него в жизни ничего лучше этой крохотной комнатушки и единственная женщина, которую он действительно любил, это она, Соня. А летучие годы без нее он не был счастлив, хотя и многого добился, работая на износ. И ничто никогда не давалось ему без боя. И всем-то он что-то должен и обязан своей благодарностью, неизвестно, правда, за какие коврижки. А он, между прочим, тоже не пальцем сделан, и время еще покажет, за кем останется последнее слово.

Даник посмотрел на часы, поиграл желваками.

– Я тут по дурости вляпался в одну передрягу. Тесть купил себе новую тачку, крутую, и поставил в своем коттедже. Он себе домину в Снегирях отгрохал и съехал туда с молодой женой, а теще квартиру в Москве оставил и дачу старую с барского плеча, чтоб несильно убивалась. А сейчас уплыл вместе с телкой в круиз по Средиземному морю, а нас с Полиной просил пожить в коттедже – кот у них там и две собаки. И дернула меня нелегкая смотаться в одно место на его тачке. Дурак! Полный дурак! Простить себе не могу! Подъезжаю к переезду, а его вот-вот закроют. Думал, проскочить успею, газанул, а шлагбаум, сука, прямо по ветровому стеклу долбанул – и вдребезги. Я назад резко сдал и задним бампером в «газель». С мужиком мы на месте разошлись, без ментов. Машину в гараж поставил. Через неделю тесть приезжает. И надо мне ее за эту неделю отремонтировать так, чтобы комар носа не подточил. И чтоб с ценой не борзели. Тачка-то крутая, сразу, суки, сумму удваивают. В общем, выручай, Соня. Только на тебя вся надежда. Поговори с Егорычем. И чтоб деньги частями…