Инна Туголукова - Собака мордой вниз

Все повторяется и в жизни, и в природе. И в том году тоже «снег выпал только в январе», а декабрь тянулся свинцово-серый, мрачный и неестественно теплый.

– Пропал урожай, – сетовала мать, глядя в усеянное пупырышками дождя окно. – Ударят морозы, и все погибнет – и чеснок, и клубника, и цветы-многолетники. Помнишь, дедушку хоронили? Холода стояли двадцать семь градусов, снега по пояс. Задубели все на кладбище, могилу еле выдолбили. А нынче – копай не хочу. Съездить бы на дачу, посмотреть, что там делается. Да у отца теперь другие заботы, не допросишься…

«Неужели знает?» – подумала Соня.

Вот тут-то и зазвонил телефон, грянул как гром небесный, разрывая повисшую в комнате тишину. Звонили из ГАИ: отец доверил руль женщине, не имеющей водительских прав, та не справилась с управлением, но не пострадала, отделалась легкими ушибами, а он погиб – вылетел через лобовое стекло прямо под колеса другой машины. И Соня все не могла себе представить, как это отец, такой большой, вылетел через лобовое стекло…

Последующие несколько дней остались в памяти калейдоскопом отрывочных воспоминаний: мамины злые слезы, чувство нереальности, невозможности, тягостного ночного кошмара, какие-то хлопоты, деньги, люди – очень много людей. И незнакомая молодая женщина, последней ступившая в зал прощания. Все молча смотрели на нее, а Марта, отцова сестра, пошла с бешеными глазами, и та попятилась и исчезла.

Это уже потом, закружившись с Даником, Соня все поняла и всех простила. А тогда ненавидела и желала зла. Этой незнакомой молодой женщине, не отцу, который снова стал лучше всех, ни в чем не виноватый. А тогда жизнь без него казалась конченной, утратившей яркость и тепло, как тусклый и промозглый декабрь за окном. Ах, как сладко бы она сейчас простила! Приняла все, как есть, смирилась. Лишь бы жил. Но увы, увы…

Горе горькое, сковавшее душу, и эта готовность понять и простить странным образом уживались с обидой на отца за то, что бросил на произвол судьбы, оставил один на один с враждебным миром. Но время, накатываясь днями, неделями, месяцами, размыло боль и страх, оставив только тихую печаль. Тем более что год был выпускной, судьбоносный, и Соня, сдав школьные экзамены, начала готовиться к университетским.

Больше всего она боялась сочинения. Но душа ее, очищенная страданием, родила такие пронзительные строки, что несколько допущенных грамматических ошибок были уже не в счет. Потом она встретила Даника. А любовь, как известно, прекрасный врачеватель душевных ран.

Мать тоже больше не плакала. Но в отличие от Сони унижения не простила – нанесенной обиды, оставленной без достойного ответа – неминуемого раскаяния отца и ее последнего слова. После сороковин раздала бедным его одежду, на годину поставила памятник и вдовий свой долг выполняла исправно – дважды в год, в день рождения отца и в день его смерти, ездила на кладбище и прибирала могилу. Но Соня знала – это была пустая формальность – для людей.

Разбитую машину разрешили восстановить в гараже ВЦСПС – по тем временам огромное дело. Поднял ее из праха лучший автомеханик Егорыч – невысокий, жилистый, абсолютно невозмутимый мужчина. Полная противоположность большому, шумному, взрывному отцу.

Денег, кроме уплаченных в кассу, Егорыч не взял, хотя мать страстно пыталась отблагодарить. А узнав, что вести машину некому, вызвался помочь. Принимая возле бокса ключи, мать пригласила его отобедать.

– Это можно, – согласился Егорыч.

Ел он красиво, не жадно, от выпивки отказался. О себе рассказал скупо – с женой в разводе, детей нет. На прощание обещал помочь с машиной, ежели какой ремонт или, не дай Бог, авария.

Ближе к лету мать заговорила об одиночестве, о том, что она еще молодая женщина и рано ей куковать в холодной постели, что в доме, а тем более на даче без мужской руки не обойтись. А времена наступают шальные – одним не выжить.

Соня эти речи всерьез не воспринимала, но мать не унималась и однажды, смущаясь, сообщила, что дала объявление в брачную газету. И кто бы мог подумать, но женихи повалили косяком. То ли объявление оказалось удачно составленным, то ли весна воспламенила остывшие сердца, а может, так много мается меж людьми неприкаянных душ, что только позови – и слетятся, как бабочки на огонь, предвкушая долгожданное счастье…

Мать расцвела, расправила крылья и составила график смотрин. В состав жюри, кроме не слишком довольной грядущими переменами Сони, вошла еще отцова сестра Марта, женщина современная, тонкая и непредвзятая.

Но увы (или слава тебе, Господи?), ни опасениям Сони, ни надеждам матери сбыться не пришлось. Разве что насмешливое любопытство Марты было удовлетворено.

Всех претендентов на руку и сердце прекрасной вдовы можно было разделить на три категории: пьянчуги, не упустившие возможности выпить на халяву; больные, которым нужна сиделка; и предприимчивые, которым нужна работница – прачка, кухарка, уборщица и даже землекоп («Мадам, с вашими габаритами вы преобразите мою фазенду!»).

А когда поток страждущих, потихоньку скудея, истощился до полного исчезновения, позвонил Егорыч. И как-то все у них с матерью быстро сладилось. Соня, захваченная своей новой студенческой жизнью, оглянуться не успела, а в квартире, нате вам, пожалуйста, появился новый жилец.

Сообщая о грянувших переменах, мать зарделась, словно маков цвет. Они сидели перед ней, как два голубя, – малогабаритный невзрачный жених и трепетная невеста пятьдесят четвертого размера.

– Будьте счастливы, – сказала Соня. А что ей еще оставалось?

Конечно, она предпочла бы, чтобы мать в своем бальзаковском возрасте обошлась без сексуальных излишеств. Жили бы себе и жили, как хорошо! Однако никогда не озвучила бы этих своих пожеланий. И матери хотела только счастья. Хотя какое может быть счастье с Егорычем?

Но действительность превзошла все ее самые смелые, самые фантастические, самые невероятные ожидания. Мать летала на крыльях, светилась счастьем и даже пела, чего Соня не слышала от нее уже много лет.

Чем только он ее околдовал, хотелось бы знать? У матери спрашивать об этом было неловко. А Марта сказала:

– Значит, настоящий мужик.

– Егорыч?! – не поверила Соня.

– Молодая ты еще, – усмехнулась тетка. – Думаешь – настоящий, значит, красивый и богатый? Нет, моя дорогая. Настоящий – это когда женщина поет. Вот как твоя мать. А во дворце или в лачуге – это уже второй вопрос.

– Лучше петь во дворце, – резонно заметила Соня.

– А это уж как повезет…

Егорыч оказался человеком необременительным и даже полезным, а вернее, просто незаменимым. Все под его удивительными руками обретало второе дыхание: тикало, горело и охлаждало, всасывало и извергало, цвело и наливалось плодами; Соня под его руководством научилась водить машину и получила права; мать под его крылом помолодела на десять лет и заливалась, как курский соловей – «Вы хочете песен? Их есть у меня…»